Чёрный беркут
Шрифт:
— Где же они?
— Инженер Гутьяр дорожных рабочих на встречу не пустил, — ответил за председателя Алексей Нырок.
— Я посылал человека с запиской к Гутьяру, — стал объяснять Яков. — От него приехал Аббас-Кули, сказал, не отпускает Гутьяр людей... По-моему, инженер — контра... Алексей, Балакеши, вы же все видели...
Балакеши и Нырок готовы были подтвердить каждое слово Якова, но Ишин не дал им говорить.
— Кто тут у вас Советская власть? — закричал он. — Иностранный специалист или Кайманов? Я спрашиваю, кто виноват в том,
— Пятьсот сорок восемь, — с холодной злостью поправил его Яков. — И потом, Гутьяр не иностранец, а советский гражданин.
Это замечание окончательно вывело Ишина из себя.
— Ах вот как! Головотяп, да еще и наглец! Кто виноват, ответьте мне, что избиратели не явились на встречу с кандидатом? — еще громче закричал он.
Кайманов попытался найти в толпе Аббаса-Кули, но тот словно сквозь землю провалился.
— Ну я, я виноват! Не досмотрел, не проверил, значит, виноват.
— Скажите мне, уважаемый, — окинув его уничтожающим взглядом, продолжал секретарь райкома. — Чей это портрет висит вон там, где должен быть портрет кандидата в депутаты Совета Национальностей товарища Антоса?
— Вы же сами вручили мне портрет товарища Токтобаева с его биографией, когда приезжали проверять избирательный участок. Что же спрашиваете?
— «Товарища Токтобаева», — не без сарказма повторил Ишин. — А известно ли вам, что ваш товарищ Токтобаев (слова «ваш товарищ» он произнес с особой интонацией) позавчера арестован, как враг народа?
— Вот тебе и раз! — вырвалось у Якова. — То выдвигали кандидатом, то арестован...
— Я вас спрашиваю, — оборвал его Ишин, — передавал вам товарищ Павловский, что надо немедленно снять портрет и биографию врага народа Токтобаева и вывесить портрет товарища Антоса?
— Так вот он сам, Павловский. Пусть скажет, передавал он мне или не передавал портреты с биографией товарища Антоса, говорил или не говорил насчет Токтобаева.
— Да, еще позавчера вечером я передал вам двенадцать портретов с биографией товарища Антоса и распоряжение райкома снять немедленно портрет Токтобаева, — не моргнув глазом, с готовностью отозвался Павловский.
Это была наглая ложь. Ни позавчера, ни вчера Павловский не был на Даугане.
— Что ж ты, сволочь, врешь? — невольно вырвалось у Кайманова. Но он тут же понял, что руганью никого не убедишь. — Я могу присягу дать, что Павловский не передавал мне портреты с биографией товарища Антоса, ничего не говорил об аресте Токтобаева. Последние два дня он вообще не был на Даугане.
— А я заявляю, — перебил его Павловский, — что передал и портреты, и распоряжение райкома.
Ишин смотрел то на одного, то на другого. Он должен был выбрать, кому верить. И, кажется, выбрал. Под его взглядом Павловский заметно приободрился.
— Думаю, это нетрудно установить, — сказал он, направляясь к крыльцу поселкового Совета. Вслед за ним пошли Ишин и Антос. Опередив их, Яков
Но Павловский знал, что делал. Заглянул сначала под стол, за портреты, затем на глазах у всех вытащил из-за шкафа свернутые в трубку бумаги, торжественно объявил:
— Вот они!
Наступила тишина. Хотя в комнату набилось полным-полно народу, но, казалось, упади на пол иголка, и то будет слышно. Все смотрели на Якова. А он, собрав все свое хладнокровие, быстро обдумывал, как доказать, что ни в чем не виновен, что Павловский по злому умыслу или халатности задержал у себя портреты и только сегодня пронес их украдкой в поссовет, сунул за шкаф.
— Ну что вы теперь скажете, Кайманов? — послышался в тишине голос Ишина.
— Скажу, что Павловский или подлец, или враг, а может, то и другое вместе. Он только сегодня утром принес сюда эти портреты.
— Это еще надо доказать! — оглянувшись на Ишина, выкрикнул Павловский. Его длинное лицо то краснело, то бледнело, но с каждой минутой он чувствовал себя все увереннее.
— Постараюсь, — не теряя самообладания, проговорил Яков. — А за этой сволочью смотрите в оба, иначе удерет.
— Еще неизвестно, кто сволочь! — огрызнулся Павловский.
В комнате снова наступило молчание. Всего несколько секунд искал Кайманов решение, чувствуя, что промедление смерти подобно. Почему-то вспомнил слова Амангельды: «На такыр пыль тоже садится, след все равно видно...» Вытащил из кармана чистый носовой платок.
— Что вы нам голову морочите, Кайманов? — взорвался Ишин. — Тут не цирк, чтобы фокусы показывать!
— Мне не до фокусов, товарищ секретарь. Я должен доказать, что этот рулон принесен в поселковый Совет только сегодня.
Он подошел к столу, взял в руки перекидной календарь, купленный им в городе еще в начале года на собственные деньги, стал внимательно рассматривать его, чувствуя, как присутствующие следят за каждым его движением.
Предположение оправдалось. Черная цифра и такие же черные буквы затянуты едва заметным слоем тончайшей пыли.
— Вчера вечером я перевернул этот листок, — сказал Кайманов. — За ночь и утро на календарь села пыль. То же должно быть и на рулоне с портретами. Но я уверен, что на нем нет пыли.
Он обвернул платком руку и провел по листку календаря. На платке, словно проявленные пылью, остались отпечатки пальца. Потом перевернул платок чистой стороной и провел им по рулону. Платок остался чистым.
— Если бы рулон лежал здесь, на нем тоже осела бы пыль, — повторил Яков. — Значит, принесли его сегодня утром.
— Может быть, и так, — проговорил секретарь райкома. — Но не исключено, что не Павловский, а вы сами, принесли сегодня утром эти материалы в поселковый Совет... Продержали их двое суток дома, потом принесли...