Черный человек. Научно-фантастический роман

Головачев Василий Васильевич

— Ты молодец, — заявил Джума убежденно. — Это тебя спасло. Излучение гипнотизатора «переключило» бы личность Шаламова на его альтер эго — второе «я», на личность «черного человека», а тот мог отреагировать гораздо агрессивнее.

— Я в это не верю, — вежливо возразил Ромашин, — но объективности ради приходится признать, что Даниил, видимо, обладает особыми психофизическими способностями. По вашей записи мы расшифровали разговор Даниила с маатанином и выяснили многое из того, что было непонятным до сих пор. У «черного человека» наступил какой-то жизненный кризис, так сказать, «соблазн небытия», он ищет то ли смерти, то ли забвения, а Шаламов жаждет разобраться в запасах маатанских

знаний, «записанных» у него в мозгу. Судя по всему, он очень изменился. Если раньше он был просто увлекающейся натурой, бескорыстной и прямой, хотя и не без проявлений беспечности, то после бегства его уверенность гипертрофировалась в самоуверенность, воля — в своеволие, независимость — в авторитарность, решительность и жесткость, и базируется все это на прогрессирующем равнодушии.

Мальгин с недоверием посмотрел на гостя.

— И все эти выводы вы сделали на анализе одного разговора?

— К сожалению, не только. Расщепление личности Шаламова — факт, подтвержденный множеством косвенных улик, и никуда от него не деться. Да, конечно, биологическая основа человека требует физически и психологически напряженной жизни, такими нас вырастила природа, запрограммировала эволюция, но если нормальный человек успешно подавляет агрессивность и хищнические инстинкты, доставшиеся нам в наследство от предков-динозавров, то человек с такими нарушениями мозга, как у Даниила, способен на… в принципе, на все, причем независимо от его желаний, что страшнее всего. Вот почему надо было задержать его. Понимаете?

Любой ценой, понял Мальгин невысказанную мысль Ромашина. Задержать надо было любой ценой… Может быть, он прав?

— Знаешь, Клим, что такое орилоуны? — после паузы нарочито оживленно спросил Хан. — Не кто, а что, именно так. Оказывается, все «живые» организмы на Орилоухе, которых мы считали таковыми и хозяевами планеты вдобавок, на самом деле являются реализациями математических формул, снабженными способностью к размножению и движению. Квазижизнь! А сами орилоуны канули в неизвестность, понастроив в Галактике тысячи станций метро типа тех, что ты видел в Горловине и на Маате. Только на Маате машина метро — тот самый Хранитель Пути — еще жива, а в Горловине остались лишь скелеты, хотя и сохранившие способность к «струнной» связи.

Мальгин кивнул, не особенно удивившись.

— Знаешь, с кем ты столкнулся на Орилоухе? — продолжал Хан. — «Призрак» с глазами — это воплощенное материально множество Мандельброта… — Джума посмотрел на Ромашина и замолчал.

— А Страж Горловины? — против воли поддержал врача Мальгин. — Известно, для чего и кем он создан?

— Со Стражем еще не все ясно. С одной стороны — это искусственный объект, не позволяющий «серой дыре» закрыться, превратиться в частицу микромира, с другой — это узел пересечения древних трас обмена информацией с другими вселенными, — сказал Ромашин, понимающе глядя на больного. — А с третьей — это самоподдерживающая система с полной утилизацией отходов и признаками живого организма. Кем она построена или выращена, не знает не только Шаламов, но, видимо, и сами «черные люди». Клим, у вас свой взгляд на вещи, и ответ ваш может дать разгадку… Меня взволновала одна фраза «черного человека» в разговоре с Даниилом. Маатанин сказал, что его смерть опасна для окружающих. Что он хотел этим выразить?

— Не знаю, — подумав, произнес озадаченный Мальгин. — Темный лес. Извините.

— И я не знаю, — вздохнул Ромашин. — И не узнаю, наверное, хотя чувствую, как это важно.

— Еще узнаете.

— Вряд ли. — Ромашин едва заметно улыбнулся, совсем не так, как улыбался раньше. — Нет возможностей. Я уже не начальник отдела безопасности.

— Что?! — Мальгин

не поверил своим ушам. — Не начальник отдела? — Посмотрел на Джуму. Тот отвел глаза.

— Три дня назад решением Совета безопасности отстранен от должности. Такие вот дела.

Клим растерянно перевел взгляд с одного гостя на другого. Джума Хан слегка пожал плечами и кивнул. Мальгин снова посмотрел на Ромашина. Тот сидел спокойно и невозмутимо, будто ничего существенного не произошло. Он был очень сильным человеком, жестким, заряженным на результат, всегда добивающимся поставленной цели, и Мальгин вдруг подумал, что по контрасту с ним самим этого человека можно назвать «человеком-нет», потому что сам Клим, сказав «нет», мог сделать наоборот, а ромашинское «нет» было незыблемым, как монолит.

— Минутку, я оденусь, — пробормотал Мальгин, доставая из ниши кровати мохнатый халат.

— Послушай, Клим, — начал Джума и не договорил, потому что в палату без предупреждения вошла Купава.

У Мальгина внезапно заложило уши и остановилось сердце, поэтому он пропустил момент, когда Ромашин оглянулся, встал, пожелал ему скорейшего выздоровления и вышел, подталкивая Хана в спину. Очнулся хирург, когда в палате, кроме Купавы, никого уже не было.

Купава, тонкая, стройная, как и прежде, в летнем сарафане, стояла рядом и смотрела на него вопрошающе, строго и в то же время робко, как никогда прежде, и было видно, что держится она спокойно из последних сил, потому что глаза ее в любое мгновение могли пролиться дождем слез.

Мальгин запахнул халат, рука его дрожала. Купава заметила эту дрожь и вдруг подалась вперед — прижалась к нему, спрятав лицо на груди.

— Я дура, да? — послышался ее изменившийся голос.

— Не знаю, — сказал Мальгин, усмехнувшись, обнял ее за плечи, и так они стояли некоторое время, словно пытаясь соединить несоединимое, каждый со своей надеждой, верой и отчаянием. Потом Купава отстранилась. Вопреки ожиданию Мальгина она не заплакала, глаза женщины сухо блестели, брови, придававшие лицу неповторимый колорит и красоту, были сдвинуты и, казалось, взлетят сейчас птицей со лба, унося ее тоску и муку… непонятную, в общем-то, муку, так как Мальгин впервые в жизни не смог определить ее причины; во всяком случае, он был твердо уверен, что причина не только в исчезновении Шаламова.

— Мне никто не хочет говорить, где Дан, — сказала женщина непривычно низким от сдерживаемого волнения голосом. — Ты видел его последним. Что с ним?

Мальгин неожиданно успокоился, стремясь зажать сердце в холодных тисках рассудка. Подумал: не прав был древний философ, утверждавший, что разум — это возбужденное сердце. В жизни все наоборот: возбужденное сердце — это полное отсутствие разума. Держи себя в руках, мастер, не поддавайся очарованию несбыточных надежд и эмоций.

— Садись, успокойся, — сказал он, придвигая ей кресло; сам сел напротив на кровать. — Дан… ушел вместе с «черным человеком». Куда — неизвестно. Но я уверен, он жив.

— А мне сказали, что ты его…

Мальгин потемнел от гнева. Купава испугалась.

— Я не верю, конечно, все это чепуха, но… ты вернулся, а он… прости, Клим.

Хирург подождал, пока кровь отхлынет от щек и перестанут дрожать пальцы на руках, сцепил руки на колене.

— Снова Гзаронваль, узнаю почерк. Можешь не отвечать, я и так знаю. Не думал, что ты можешь быть такой неразборчивой в выборе друзей. Это же… низкий и подлый человек!

— Не смей о нем так… — Купава заговорила с вызовом, но тут же сникла, в голосе прозвучали нотки горечи. — Мои друзья — это друзья Дана, а врагов у него не было… если только… А Марсель… он хороший парень, только самолюбив немного… ты его плохо знаешь.