Черный человек. Научно-фантастический роман
Шрифт:
— Достаточно, чтобы понять его. Он ведь по сути натравливает нас друг на друга. Подумай об этом на досуге.
Мальгин вдруг с пронзительной остротой понял ее состояние: Купава была непередаваемо, чудовищно одинока, если искала утешения даже у такого человека, как Марсель Гзаронваль! Всю свою жизнь привыкшая к лидерству, созданному и культивируемому ее красотой и умом, привыкшая ко всеобщему поклонению, она пыталась доказать, что не зависит ни от кого и ни от чего и всегда способна принять самостоятельное решение, сделать так, как хочет сама. И уход-то ее к Шаламову был, вероятно, попыткой
— Я не враг даже врагам своим, — улыбнулся Мальгин. — Не помню, чей это девиз, но могу под ним подписаться. — А Дан — мой злейший друг. — Он снова улыбнулся. — Друг, а не враг, как, вероятно, хочет доказать тебе твой Марсель. Ну да Бог с ним. Дай мне только чуть-чуть прийти в себя, и я доставлю тебе Дана живым и невредимым.
— Правда? — Взгляд Купавы был так откровенно и красноречиво недоверчив, что Мальгин опять пережил приступ острой головной боли.
— Правда.
В палату вошел врач, знакомый Климу по первому посещению клиники СПАС-центра: он же лечил и Джуму Хана.
— Извините, пациенту необходим покой.
Купава встала, несколько мгновений смотрела на Мальгина сияющими глазами и вышла. А потом вдруг вернулась, сказала: «У нас дочь, Клим»,
— и дверь бесшумно закрылась за ней.
Судорога боли снова вонзилась в голову хирурга, лишая воли и спокойствия. Любовь и ненависть, тоска и радость, лед и пламя смешались в его душе в кипящую болезненную лаву, вывели из равновесия, заставили смеяться, и плакать, и шептать странные слова, непонятные никому, кроме него самого.
— Ну-ну, сейчас все будет в норме, — бормотал врач, укладывая Мальгина на кровать и задвигая над ним невесть откуда взявшийся прозрачный колпак процедурной камеры. — Я, кажется, поспешил с разрешением посещений, не все они несут положительные эмоции…
Последним видением Клима была абстрактная фигурка ребенка с громадными черными — в пол-лица — глазами, в которых застыли непонятная угроза и вопрос…
Солнце уже встало, пронзив сосновый бор на противоположном берегу копьями оранжевого света, но до речного плеса, над которым стлался туман, его лучи пока не доставали. Вода в заводи была тиха и прозрачна, она еще спала и едва заметно вздыхала, шевеля листья кувшинок.
Мальгин поправил удилище и снова уставился на поплавок, грезя с открытыми глазами. Перед мысленным взором проплывали вереницы призрачных лиц, каких-то бесформенных фигур, картин природы чужих планет, но ни одно видение не затрагивало душевных центров и не заставляло волноваться и переживать заново приключения вдали от Земли. Природа вокруг была так чиста, идиллически тиха и безмятежна, что тревогам дня не дано было пробиться к человеку сквозь эту хрупкую на первый взгляд броню, защищавшую его душу не хуже любой лечебной психологической блокады. Отец знал, что делал, предлагая сыну отдохнуть в лесной глуши, вдали от цивилизации, суеты и скорости, вечных забот,
Уже два дня Мальгин жил с отцом в заповеднике на берегу Десны, установив палатку в красивейшем сосновом бору, рядом с густым малинником, обещавшим в то лето невиданный урожай малины. Они почти не разговаривали, понимая друг друга без слов, а старик был не только умным собеседником, но и хорошим психологом, зная, что нужно сыну после сильных потрясений, дозу которых никто не регулировал. Он старался не мешать Климу, отвлекая его от созерцания природных красот, только лишь когда приходило время обеда и ужина, и не заговаривая с ним без нужды. Вчера вечером он сказал:
— Ты изменился…
Мальгин улыбнулся, не отрывая взгляда от пляшущих языков пламени костра.
— В какую сторону?
Отец закряхтел, устраиваясь на боку, подбросил в костер сухих полешек.
— Пока не знаю. Раньше ты, во всяком случае, не колебался, принимая какое-то решение, даже самое пустяковое. Ты знаешь, что у Купавы дочь?
— Знаю, Дарья.
— Она сказала, что ребенок твой… и, значит, мой внук.
Мальгин промолчал, завороженный колдовством пламени. Он мог так просидеть всю ночь.
Старик поворочался, бормоча что-то про себя, покрякивая, пошевелил хворост, огонь высветил его лицо с резкими чертами, углубленными резцом теней.
— Я предложил ей жить у нас…
Молчание.
— Она сказала, что подумает. Тебя это не интересует?
Клим посмотрел на отца, словно только сейчас расслышав его слова.
— Отец, давай о чем-нибудь другом. У нее есть муж…
— Какой он ей муж, — буркнул Мальгин-старший. — Ему бы только приключений побольше… да и если бы он был настоящим мужем, то прежде подумал бы о ней, а не о…
— Отец!
— Что «отец»? Ты тоже хорош! Вы оба с ней — два сапога пара, не ведаете, что творите. Как можно быть такими глупцами? Ведь значит, вы до сих пор не разобрались в себе, если не можете порвать связи. Главное, что вы любите друг друга, но как-то… эгоистично, что ли, самолюбиво, не считаясь с обидами…
— Я счета обидам не веду.
— Вот-вот, не ведешь, но не ведешь-то своим обидам, а речь об обидах другого. Ты когда наконец поймешь, что нельзя всю жизнь оставаться прямым и твердым, как скала? Когда научишься определять границу компромиссов? Любовь — самый великий и древний из них, неужели еще не понял?
Мальгин молчал.
Отец еще повздыхал и затих. Костер продолжал потрескивать, играть оранжевыми и фиолетовыми язычками огня, одобряя все, о чем думал созерцатель и что творилось в его душе. Он тоже был хорошим собеседником…
С другой стороны лодки плеснула рыба, Мальгин очнулся, машинально потрогал на груди золотистого «паучка» — не потерялся ли?
— Вам придется поносить вот такую штучку, — сказал ему врач, вручая нечто вроде небольшого значка в форме десятиногого плоского паучка. — Это «филер» — анализатор состояния, он будет записывать ваши биопараметры в течение дня и в случае накопления отрицательных данных напомнит, что вам необходимо зайти в клинику. Если же все будет нормально, приходите через три-четыре дня, и я сниму прибор.