Чёрный Дьявол
Шрифт:
Осенью Федор ушел с псом корневать. Первый раз сам, без тазов, удэге или орочей, ушел на такой промысел. В тех местах, где они с Цуном нашли много женьшеня, добыл корни.
Зимой Козин больше всех добыл колонков, соболей, кабанов, изюбров. Перестроил дом, поставил новые амбары, конюшню, баню. Ожил человек. А среди некоторых сельчан снова пошли суеверные шепотки, что, мол, Дьявол помогает богатеть. Разумные же мужики спешили завести от Черного Дьявола хороших щенят…
Однажды к Козину зашел Гурин, поговорили о том, о сем, о колонках, которых должно быть в том году много, о белке, что ходом
— Ты, Федор Калиныч, крепким мужиком стал. Но как ты смотришь на то, о чем мы с тобой говорили, ну, о революции, о коммуне, всеобщем добре?
— Как раньше смотрел, так и сейчас смотрю. Ведь я тебе обязан всем. Не подними ты народ в мою защиту — и гнить бы мне на каторге. Да и Баулин, чую, не простит нам за тот бунтишко, целит на тебя и меня, чтобы враз обоих прибрать к рукам.
— Ну, это все мелочи, народ видел неправедность в делах Баулина, потому и пошли. Выручили тебя из беды. И может статься, еще выручим, а сейчас ты нас выручай. Время такое, что надо стоять друг за друга горой, не то сомнут, изломают. Был здесь у меня человек, старый товарищ по тюрьме. Большевик он. Рассказывал, что сейчас их партия в подполье, с деньгами туго. Просил меня помочь им. На бумагу деньги нужны, газету выпускать, листовки. Правду сказывать народу. Пришел к тебе, как к самому верному человеку, который уже познал, почем фунт лиха.
— Ну и что? Денег надо?
— Надо. Сколько было у меня, все отдал. Слышал, поди, ты и о Шишканове? Бежал он с каторги, здесь, в тайге, скрывается. Пятеро с ним. Помочь бы тоже надо. Выслал я им бердану, но одной мало.
— Шишканова знаю, видел его у нас. Да о нем много и хорошо рассказал Кузьмин из Ивайловки. Зря мужика угнали на каторгу.
— Понятно, зря. Тысячами гонят зря, потому что сила на стороне власти.
— Ладно, Гурин, не тяни, дело говори, ведь вижу, что пришел не зря.
— Не зря. Пришел просить о помощи.
— Тебе помочь я рад в любое время. Сколько ты раз нам помог? Людям помог. Тебя покойный тятя даже в молитвах поминал.
— Да ну?
— Вот те и ну. Пала кобылица — ты первый поднял народ — помогли. Я почти умирал, кто как не ты, привез лекаря из Ольги? А трех пантачей, пока у меня не было своих солонцов, ведь я убил на твоих солонцах, ты послал. Во многом ты сходен, как сказывают люди, с Булавиным Макаром. Но только Булавин помогал людям другим манером, одиночек выводил в люди, а ты со своими друзьями хочешь всех враз. Хорошему человеку помочь — одна радость.
— Не мне одному поможешь, себе и другим поможешь.
— Могу дать три тысячи ассигнациями. Думаю, от этого будет толк немалый.
— Хорошо. Но это не все. Деньги отвезешь и передашь лавочнику Пятышину. Ты его знаешь?
— Пятышина из Ольги? Да ведь это мироед, хапуга! — вскрикнул Федька.
— Это наш человек. У него купишь четыре берданы. Мы их отвезем в тайгу шишкановцам. Делай это втайне. За нами следит новый купчишко, что купил хозяйство у Груни. У него глаза, как у харзы, — так и бегают по сторонам. Пятышин передаст тебе листовки. Их мы развезем по деревням. Надо готовить народ. Поднимать мужика.
— Все сделаю, Василий Иванович.
— Тогда по рукам!
2
Год пролетел в суете и непонятной тревоге. Слухи о войне настойчиво проникали в тайгу. И беда пришла. Десяток парней вызвали на медицинскую комиссию из Божьего Поля, а с ними и Федора Козина. Усатый фельдшер хлопал по животам новобранцев, давил на грудь и кричал сестре милосердия:
— Готов служить царю и отечеству!
А когда подошла очередь Козина, фельдшер долго смотрел на него, хмыкал, колотил руками по широченной спине, давил пальцами по упругим мышцам, сердито топорщил усы. Затем хмуро проворчал:
— От ить бог дал красу и силищу. И все это может стать комом мяса. Ничем, стало быть.
Отошел на несколько шагов от Козина и, наклоняя голову то влево, то вправо, любуясь, закричал:
— Пиши этого дьявола в артиллерию! Годен, черт бы его подрал! Вон с глаз! Какая тебя матушка родила и чем она тебя вскормила?
— Святым духом, ваше благородие, — усмехнулся Козин и упруго повел плечами. Бугры мышц заходили под темной кожей.
В жарком воздухе плач и стон. Над тайгой тревога. Шарик, Хунхуз, Буран, он же Черный Дьявол, выл, выл днем и ночью. Собачьим чутьем предчувствовал беду. Ходил за обретенным другом черной тенью, вялый и нахохленный.
Пели бабы и мужики тоскливую, тягучую песню, под перебор трехрядки: «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья…» Несли в лавку купца последние шкурки белок, соболей, колонков, чтобы взамен дал спирту.
Пили много, пили, пока кто-то из новобранцев не сваливался под забором, засыпая тяжелым сном.
Пил и Козин. Потом бродил по улице с Черным Дьяволом, сильно сутулясь, тяжело думал: чувство двойственности не покидало его. Где-то рядом стояла Груня и грустными глазами смотрела на любимого друга. Тенью стояла. До боли в сердце хотелось Козину увидеть Груню и сказать ей: «Прости, Груняша! Не поняли мы друг друга. Оттолкнул я тебя, а ведь зря. И волны, и ржавый пароход — это наше с тобой, непозабытое…»
Пес ловил каждое движение друга, каждый вздох. Чуть отходил в сторону и выл.
— Да заткни ты ему глотку, всю душу перевернул! — ругались мужики.
— Пусть воет. Это он нас с вами оплакивает, худую судьбу нагадывает. Да и дольше помнить будем. Вместях умирать придется.
— Посадил бы ты его на цепь, — предложил Гурин. — Вернешься — сохраним. И если не судьба жить, то хоть нам когда в беде поможет.
— Шарика на цепь? Да ты, Василь Иваныч, окстись. Нет, он волен выбирать себе судьбу сам. Мы не вольны, а он волен. Кто будет его другом? У него спроси. Может, ты, может, еще кто-то.
Разгульная неделя кончилась. В Веселый Яр пришел пароход. Это был все тот же «Казак Хабаров». Чуть свет затарахтели телеги по тракту. Поехали парни и мужики на войну. Стон, как протяжный вздох тайги, как вой Черного Дьявола, прокатился над деревней. Замер. Замер, чтобы через минуты разразиться плачем, ревом, криком.
Буря над тайгой, буря в душах людских.
За телегой Федора Козина трусил Черный Дьявол. У собаки в глазах стояла такая тоска, такая боль, что Козин невольно отвернулся от этого загадочного существа.