Черный Ферзь

Савеличев Михаил Валерьевич

— Многолетние занятия запрещенной наукой привели меня к выводу, — невозмутимо продолжал из-под листочка издохший мафусаил, — что лакуны глоттогенеза устойчиво воспроизводят разрывы в научной коммуникации, в свою очередь формируя то, что я назвал «блуждающие черные дыры» в семантическом поле всего человечества. Уже на уровне школяра Теория Высокого Прививания закладывает слепые пятна невосприятия, в которых, увы, рождаются чудовища. Наш несчастный раб дурацких баклашек принял участь, пожалуй, первого официально зафиксированного примера полного погружения в подобную глоттогенетическую лакуну, в черную дыру смысла.

— О чем толкуешь, труп?

Труп заговорщицки подмигивает из-под бумажки:

— Неужели

столь трудно догадаться об истинной причине всей той вакханалии, ради чего гора породила мышь? Каждый из нас одержим страстями и страстишками, и когда в детстве наложенные путы Высокой Теории Прививания к старости несколько ослабляются, то особенно остро ощущаешь глубокую пропасть между человеком и Человеком Воспитанным, а? То, что именуется наиглавнейшим достижением цивилизации, на поверку оказывается все тем же катехизисом, когда на заранее сформулированный вопрос необходимо дать заранее сформулированный ответ. Все остальное уходит в слепое пятно, мой ореховоглазый друг.

— Посмешище. Мерзкое посмешище!

— Попросил бы большего уважения к моему хладному трупу, — издевательски проблеял покойник. — Во всяком случае, я же изыскал несколько свободных минуток в своем развлекательном мероприятии со сладкими прелестями здешних медсестер и все-таки счел возможным набросать пару листочков того бреда, на который вы так ловко подцепили столь прелестного мальчугана. Не отпирайтесь! Уж мне-то, знатоку запрещенной науки, можете не объяснять — что такое использовать служебное положение в личных целях! Скажу по секрету, все утечки из запрещенной науки происходят именно по данной причине. У кого-то ущемлены амбиции, кто-то ищет правды, кто-то желает насолить бывшим друзьям — все они идут ко мне со своими горестями и печалями, хе-хе…

— Лжешь!

— Все покойники — праведники в нашем, то есть теперь вашем безбожном мире, — дает строгую отповедь почивший мафусаил.

— Собери здесь все до единого клочка, — жесткий приказ белобрысому крепышу — спасительный якорек мечущемуся сознанию, что тщится подобрать правдоподобное объяснение увиденному.

Факультатив интриг и тайных заговоров помогает:

— Это провокация! Умная и мерзкая провокация! — крепыш умоляющими прозрачными глазами смотрит на всезнающего шефа, который еще задолго до его рождения топил дасбуты и взрывал лучевые башни на Флакше. Уж он-то не в теории, а на собственной шкуре прошел углубленный курс крамолы и комплота! — Нужно немедленно допросить персонал, провести глубокое ментоскопирование. Допросить всех, не взирая на должности!

Бедный, бедный мальчуган…

— Вот это и есть слепое пятно глоттогенеза, — хихикает гниющий мафусаил. — Любое, даже самое замысловатое объяснение будет обладать большей субъективной достоверностью, нежели наиболее простое и естественное, но нарушающее базовые постулаты Высокой Теории Прививания. Полюбопытствуйте, мой ореховоглазый друг, полюбопытствуйте. Все же вы у меня в должниках — мое созерцание мизинца левой ноги позволило вам обрести на несколько ближайших лет названного сынка. Не знаю как там сложатся ваши дальнейшие отношения, но при умелом морочанье головы этого юнца можно крепко держать при себе на поводке, а? Хе-хе-хе.

Хочется вбить скомканную бумажку с похабщиной в зубы разговорчивому трупу — разомкнуть сведенные судорогой смерти челюсти и засунуть в сухое отверстие, словно надеясь на могущество скабрезной каббалы, что сможет хоть на короткое время вдохнуть жизнь в онемелые члены почившего, на мгновение, вполне достаточное для плевка в закаченные глаза знатока запрещенной науки, который и по ту сторону могилы ухитрился удержать в руках крепкие нити чужих судеб.

— Они объявят это сумасшествием, — старикашка

продолжает вещать из-под бумажки, которую не шевелит ни единое дуновение из неподвижных уст, — Или объяснят опухолью в мозгу. Громадной метастазой, чагой на славном древе Высокой Теории Прививания. Даже между собой полушепотом примутся судачить о выжившем из ума старом козле, озабоченном молоденькими девушками. Так и слышу их сочувственное клацанье вставными челюстями и шамканье — «Что поделать, дорогой друг, — обезьяньи годы, будь они неладны», — труп весьма ловко изображает невнятную дикцию бывалого маразматика. — Так вот, мой ореховоглазый друг, сделайте мне ответное одолжение — уж не откажите знатоку запрещенной науки…

Хрустят застывшие члены, сокращаются мертвые мышцы, поднимая правую руку трупа. Шевелятся скрюченные пальцы с синими ногтями и каймой свернувшейся крови. Бумага с похабщиной соскальзывает, открывая жуткую гримасу покойника, что с трудом преодолевает объятия смерти, выползая из царства тлена дабы исторгнуть из уст мерзостную жижу неизрасходованного при жизни яда:

— Скажите… Скажите им… Всем… Мне это нравилось! Нравилось! Нравилось! В трезвом уме и здравой памяти… Скажите… — из дыры рта бьет фонтан гнили, шевелится саван, на котором расплываются мокрые пятна, отчего становится видно отвратное кишение трупных червей.

— Вот, первый круг вами пройден, — продолжал откашливаться от уползающей липкой темноты знаток запрещенной науки, козлоногий мафусаил. — Не каждый столь удачлив — муки совести переносимы, как затяжной насморк, знаете ли. А вот похоть… Жажда… Голод… Разум изощрен в сделках с душой, ибо и тот, и другая — лишь две стороны одной гармонии, но попробуйте убедить хоть в чем-то мясистый механизм плоти, вылепленный эволюцией с единственной целью — служить совершенным хранителем и передатчиком генетического композита! — Мафусаил напрягся, на руках вздулись неправдоподобно громадные вены, могучее наводнение прокатилось по жилам старца, оставляя после себя синевато-лиловые звездчатые последы многочисленных кровоизлияний. — Его ни в чем нельзя убедить, понимаете? Ни в чем. Его можно только убивать — медленно, верно, изощренно кровопуская из него жизнь, чтобы узурпирующему духу хватило надолго брать верх над телесностью человеческой природы. Почему вы с плешивым старцем ломали головы над предназначением дурацких баклашек в своей гордыне решать — что можно, а что нельзя прометеевскому духу, который уже не прикуешь к скале, и при этом не замечали, что идиотские кругляки — лишь глупейшая попытка смоделировать вечную тоску поиска предназначения любого разумного существа? Как вам такая гипотеза, хоть я гипотез и не измышляю?

Свист рассекания раскаленного марева чем-то огромным. Еще одна зубастая пасть, исходящая ядом и слюной, клацнула над головами распятых грешников, и огненные капли рассыпались по сторонам стальной спирали, что с гулким грохотом приближалась к жерновам окончательного нисхождения в бездны механизированного инферно.

Пышущий жаром метеорит врезался в ленту между Сворденом и старцем, отчего их фермы накренились друг к другу, сближая в случайной точке неевклидова пространства жизни параллели посмертных и спящих судеб.

— Вы заметили? — развеселился старец. — Заметили? Одной ночи бдений над дурацкими баклашками в музее оказалось достаточно, чтобы связать нас с вами воедино. Беда плешивого в том, что он приучен мыслить конкретно — в терминах беды и грядущих угроз. Ему чужд метафорический стиль мышления, на что недвусмысленно намекал наш добряк-мафусаил, привычно развалясь на диване. Помните этого любителя обратимых поступков?

— Что такое? — процедил Сворден, разглядывая пылающий ком кристаллического яда, извергнутого чудовищем.