Черный фотограф

Успенская Светлана Александровна

Выехав на широкий проспект, Леня заметил вдалеке светлый контур и поспешил догнать его. Вскоре «девятка» выехала на Кольцевую автодорогу, встала в правый ряд и, прокатившись еще пару километров, остановилась на обочине. Задняя дверь распахнулась, и вывалившееся из нее тело мягко упало в грязный придорожный снег, широко раскинув руки. Соколовский чуть притормозил, но из осторожности останавливаться не стал и проехал вперед.

Белая «девятка», выбросив труп, взяла предельную скорость и, обгоняя попутный транспорт, скрылась в розовом мареве фонарей. Леня остановился и сдал назад. Он проехал ровно столько, чтобы загородить от проезжающих

автомобилей обочину, где темнело брошенное тело. Понимая, что лезет не в свое, и притом мокрое дело, Соколовский вышел из машины и подошел к трупу. Единственное, чего сейчас он сильно опасался, что кто-то еще, кроме него, заметит тело и остановится, а это помешает ему познакомиться с мертвым человеком поближе.

Подбежав, он увидел странно вывернутую шею, черную струйку крови, присохшую в углах почерневшего рта, вывернутые в неестественном положении руки. Мужчина лежал спиной кверху, и, чтобы взглянуть на лицо, пришлось его перевернуть. Полузакрытые глаза под густыми, облепленными снегом бровями уставились прямо в холодное ночное небо с блеклой россыпью звезд. Леня засунул руку под рубашку. Сердце не билось, кожа была мертвенно-холодная. Спасать было некого. Рука попала во что-то липкое, непохожее на кожу. Под задранной рубашкой на белом животе виднелись темные следы прямоугольной формы, похожие на ожоги.

На спине, кроме рубцов и кровоподтеков, были такие же следы. Из них сочилась сукровица, волдыри были содраны, и спина представляла собой жуткое кровавое месиво, сквозь которое местами проглядывали светлые полоски ребер и позвоночника.

«Да что они, пытали его, что ли?» — подумал, холодея от животного ужаса, Леня и отпрянул от трупа.

Первым инстинктивным желанием его было бежать подальше от страшной находки. Но, переборов охвативший его страх, сыщик стал обшаривать карманы пиджака и пальто в поисках документов или каких-нибудь вещей, которые могли бы помочь в опознании трупа.

В карманах ничего не было, кроме пачки сигарет «Мальборо» и клочков бумаги. Леня сунул клочки себе в карман, в мозгу его крутились обрывки мыслей:

«Если это мафиозная разборка, то в это дело нечего лезть… Надо проверить, есть ли у него татуировки или шрамы — особые приметы… Если он уголовник, то у него должны быть татуировки…»

Под рубашкой, на коже, свободной от ожогов, татуировок не было. Окоченевшее тело не желало повиноваться манипуляциям, которые сыщик с ним проделывал, — оно сопротивлялось раздеванию, управляться с ним было мучительно трудно, застывшие члены не разгибались. Леня вспотел, пока добрался до предплечья. Там тоже было чисто. Если, конечно, не считать круглых пятнышек сгоревшей кожи с впитавшимся в них сигаретным пеплом. Но на левой руке, между большим и указательным пальцем, синело выколотое «Надежда». Леня задрал брюки и осмотрел оголенные икры и щиколотки. Там наколок не было.

Пора было делать фотографии. Сыщик достал из «бардачка» фотоаппарат, приладил к нему вспышку и несколько раз щелкнул. В кадре был виден живот с пятнами ожогов. Потом он снял спину, лицо, искаженное предсмертной гримасой, с полузакрытыми глазами, за веками которых в черном остановившемся зрачке отражались яркие блики вспышек.

«Руку бы не забыть!» — напомнил себе Леня, и рука с наколкой тоже была снята.

Тыльной стороной ладони Соколовский вытер со лба выступивший пот (он почему-то волновался, возможно, потому, что никогда не касался мертвого

тела), сделал еще пару снимков общего плана и сел в машину. Пропустил несколько грузовиков и только после этого отъехал, не включая габаритные огни и сигнал поворота, чтобы не привлекать ничьего внимания.

Несколько минут он ехал в забытьи, изо всей силы вцепившись в руль и пристально глядя на дорогу со светящимися полосами разметки. Только миновав воздушную развилку, он осознал, что погони за ним нет, труп остался далеко позади и волноваться нечего. Тогда Леня попытался оторвать от руля сведенные страхом руки, чтобы перехватить его поудобнее, но они с трудом отлепились от холодной пластмассы — ладони были испачканы чем-то липким. Он внимательно посмотрел на них: кровь и сукровица, вытекавшая из ран, окрасили их в коричневый цвет.

Пришлось остановиться и затирать руки и руль снегом.

«На одежде могли остаться пятна, — сообразил Соколовский. — Черт, если что, меня обвинят в том, что это я его убил и вывез за город. Ну и вляпался я!»

Оставшуюся часть ночи он чистил, мыл, драил автомобиль и фотоаппарат и стирал одежду. Только к утру, более-менее успокоившись, он разделся и лег отсыпаться. Тяжелые сны видел он в эту ночь.

37

Пачку свежеотпечатанных, еще теплых от глянцевателя фотографий Леня сложил в особый конверт. На конверте большими буквами были написаны дата, когда были сделаны фотографии, и адрес дома, откуда был вывезен труп, — Адельмановская, 8. Туда же отправилась и видеокассета, где был запечатлен вынос тела.

С некоторых пор Леня решил не расставаться с отработанными снимками и записями. Очень уж ему было жалко прощаться навсегда с добытыми с таким трудом материалами. Ведь зачастую клиенты, наверное, их даже не рассматривали, они не могли оценить всей сложности виртуозной работы шантажиста.

Шантажист же отчетливо осознавал, что документы эти представляют собой огромную ценность, особенно для милиции. И ему грезился тот день, когда он, пожилой матерый волк, рыскавший столько лет по ночному городу, будет перебирать на досуге, как величайшую драгоценность, свои материалы, скопленные за несколько лет смертельно опасной работы.

Поэтому он соорудил специальный ящичек, где хранились конверты с фотоснимками, записями и копиями сопроводительных записок, которые он посылал клиентам. Кроме документов, там находились и записи телефонных разговоров, которые шантажист с некоторых пор предпочитал фиксировать на диктофон, ведь иногда клиенты, огорошенные внезапным звонком, выбалтывали интересные вещи.

Ящик прятался за диваном, чтобы, не дай Бог, не попасться на глаза случайным, излишне любопытным посетителям.

«Когда-нибудь я все это изображу как летопись криминальной жизни Москвы девяностых, — мечтал Соколовский. — Конечно, фамилии будут изменены, и я сам предстану под вымышленным именем…»

Иногда шантажиста терзали смутные опасения, что если ящик по каким-либо причинам попадет в руки милиции, то тогда ему крышка — посадят за шантаж и вымогательство, невзирая на благородные побуждения, которые им двигали. Поэтому при взгляде на груду конвертов он испытывал особые чувства — и гордость за трудные дела, которые он раскрутил, и горечь ошибок, и ужас человека, который сам себе готовит петлю на шею.