Черный легион
Шрифт:
— Вы явно переоцениваете наши устремления.
— Нет, вы хотите иметь своего агента прямо в опочивальне папы. Только знайте: я никогда не соглашусь на эту роль. Слышите, никогда, — как можно тверже и решительнее заявила она, и в какое-то мгновение Скорцени показалось, что сестра Паскуалина вот-вот подхватится из-за стола и все-таки попытается выставить его отсюда.
Однако, вовремя пригасив эмоции, Ленерт осталась на месте, за что штурмбаннфюрер был весьма признателен ей. Меньше всего ему хотелось, чтобы встреча закончилась истерикой, вызовом служащих курии или охраны.
— В таком случае можете
Паскуалина поднялась, едва заметным движением одернула свое черное монашеское одеяние и вопросительно взглянула на дверь, показывая, что встречу считает завершенной.
— Все же мне верится: в трудную минуту мы сможем воспользоваться вашей помощью, фрау Ленерт.
— То, что вы начали подступаться к самому папе, я поняла еще две недели назад, как только стало известно, что ваши агенты проявляют слишком большой интерес к архитектурным достоинствам Ватиканского холма, проверяя, действительно ли площадь Святого Петра обрамлена колоннадой из двухсот восьмидесяти колонн работы незабвенного Бернини или это всего лишь фантазии паломников и авторов путеводителей.
— Теперь вы понимаете, почему нам очень хотелось бы, чтобы вы сотрудничали со службой безопасности СС.
— Я? Со службой безопасности?
— Что вас удивляет? Так наладить контрразведку, как сумели вы, не имея на то никакого официального прикрытия, способен только человек, обладающий специфическим талантом. Специфическим, — Скорцени понимал, что терять уже нечего. Но не хотел отрекаться от последнего шанса. — Поэтому удивляться должны мы.
51
— Погодите, Скорцени, — остановила штурмбаннфюрера сестра Паскуалина уже у двери и, достав откуда-то из рукава платочек, долго прокашливалась в него, старательно отводя взгляд. — Я знаю, что папа римский не может интересовать вас просто так, как христианина. В последнее время некоторые его выступления и дипломатические шаги вызывают недовольство Гитлера и Гиммлера, не говоря уж о Геббельсе. А тут еще сложная политическая ситуация, связанная с конфликтом между королем и маршалом Бадольо, с одной стороны, и Муссолини — с другой.
— Оставим в стороне государственную политику, фрау Ленерт. Я так же не смыслю в ней, как и в Святом Писании. Кроме того, не люблю, когда во мне пытаются разбудить чувства христианина, хотя и безбожником меня тоже трудно назвать. — Теперь настала его очередь упреждать выпады «па-пессы», однако он старался прибегать к своим ходам с надлежащим тактом.
— Трагедия нашего положения — моего и папы — в том, что в этом вооруженном сталью и ненавистью мире, мире, сотни раз выкупавшемся в христианской крови, мы не можем защитить себя ничем, кроме молитв, — она подняла глаза, и Скорцени увидел в них слезы. Это были настоящие слезы, а не актерская игра на чувствах очерствевшего штурмбаннфюрера.
— Вот этого я не ожидал, — искренне сознался он.
— Почему?
— Только не от вас, фрау Ленерт.
— Я понимаю: коль уж вы сумели похитить Муссолини, которого двести карабинеров охраняли на вершине какой-то недоступной горы, то ничто не помешает вам похитить и папу римского. Или погубить его еще во время похищения, подослать наемного убийцу…
— Мне
— С этих слов вы и должны были начать нашу беседу.
— Всему свое время, — цинично осадил ее Скорцени. — И поймите: если Пий XII не захочет воспринять нашу встре-воженность его действиями из ваших, простите, уст, мне придется просить фюрера, чтобы он сочинил для папы специальную буллу [54] или энциклику. Как вам будет угодно.
— Я прощаю вашу непочтительность по отношению к папе римскому, чей высокий сан обязывает нас быть крайне осторожными в выборе слов и даже интонаций, — отбросила фрау Ленерт фату смиренности. — Только знайте, что бы ни предприняли против папы германское правительство, фюрер или лично вы, Скорцени, какова бы судьба ни постигла наместника Иисуса Христа на земле, это не принесет рейху ничего, кроме позора и всеобщего проклятия. Вечного позора и вечного, вошедшего в историю всемирного католичества проклятия.
54
Булла — послание, с которым папа обычно обращается к церковным или государственным деятелям.
— Вся война пропитана проклятиями. Вряд ли это остановит нас.
— В любом случае вы слышите сейчас не голос сестры Паскуалины, а голос немки. Возможно, похищение или убийство папы и принесет вам как диверсанту какую-то мелочную утеху, понежит ваше самолюбие. Но, попомните мое слово, уже на второй день после этого преступления ваши же сослуживцы будут с отвращением отворачиваться от вас, а руководство — искать способ поскорее избавиться. Чтобы и с себя грех снять, и христианство всего мира успокоить. Не над судьбой папы думайте сейчас, господин штурмбаннфюрер, заботьтесь о собственной судьбе. Отвернется от вас Бог — отвернется и шеф.
— Вот теперь все стало на свои места. Теперь я узнаю «па-пессу» Паскуалину, «единственного мужчину в Ватикане».
52
Леденящий душу грохот сапог. Скрежет дверных петель. На пороге Рашковский.
Та же нагловатая поза. Та же маска вместо улыбки. Почти минутная пауза.
— Что, Розданов, передумал, душа твоя вон?
— Не смейте обращаться ко мне на «ты»! — медленно поднялся Розданов.
— Я спрашивают: струсил, передумал? Принимаешь предложение гауптштурмфюрера СС?
— Я просил пистолет.
— Ах, пистолет!..
— Под слово офицера.
— Плевал я на твое «слово офицера». А вот пистолет с одним патроном — это с удовольствием, — Рашковский извлек из кармана небольшой браунинг, поиграл им, взвешивая на ладони, дунул в ствол. — И ровно час тебе на все твои сопли-вопли-прощания. Или завтра же на виселицу. Как русиш партизанен.
— С обреченным так не ведут себя, Рашковский, — попытался образумить его Беркут. — А слово офицера чтят во всех армиях мира.