Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов
Шрифт:
Сельга ошпаренной собачонкой шарахнулась от нее.
— Нет, ну придумала-то чего?! Тоже мне, ведунья называется! — кипятилась старуха. — А не знаешь разве, как богов прогневить?! Как слово сказанное в дело сделанное превращается, не знаешь?! Из-за бабской своей неуемности хорошего мужика погубить хочешь, накликав Лихо?! Да чтоб у тебя язык после этого отсох и отвалился совсем!
Они затихли. Старая, правда, все еще бурчала что-то себе под нос, но уже неразборчиво.
— Мать Мотря? — осторожно позвала Сельга.
— Чего тебе?
— Ты прости меня, дуру… Сама не знаю, как вырвалось…
— Ладно… Только не говори
— Честное слово, не знаю. Перепуталось все… Кутря — как родной мне. Как брат, что ли? И муж и брат, так, наверное… Но и Ратень теперь родным становится… Нет, не так! По-другому. Как подумаю о нем, как представлю на своих плечах его большие руки — все внутри загорается. И в жар, и в холод кидает, вот как… Раньше не было со мной такого! Как это можно, мать Мотря, чтоб сразу про двух думать, и одного любить, и второго желать?
— Можно, все можно… Чего только не бывает в Яви.
— Понимаешь, когда была девкой — мечтала про Кутрю, — продолжала рассказывать Сельга. — Как будем любиться с ним, обниматься и тетешкаться, как начнем гладить друг друга тепло и бережно. Не про его кожаную соху мечтала, даже не думала о ней тогда… Не понимала еще, что это такое… Сама небось помнишь, как девки мечтают, все о красе да о ласке, о мягком да о пушистом… А сейчас гляну на этого огромного волхва, и пожар между ног. Так и хочется самой вскочить на него, нанизаться со всего размаха, ощутить внутри себя биение горячего семени. Чтоб вошел он в меня плотно, туго, как меч входит в ладные ножны, чтоб заполнил всю до отказа, как вода заполняет подставленную корчагу… Даже не знала, что так бывает, что есть у людей такие безудержные желания…
Старая Мотря, слушая ее, только головой качала. Все правильно, все так и случается. Бабья натура, да! Если один мужик не сумел разбудить тело до конца, глазом моргнуть не успеешь — второй появится.
И что тут посоветуешь? Или все, или ничего… Надо ж такое придумать! Молодая еще, глупая совсем. Не понимает еще… Когда человек решает — или все, или ничего, он, конечно, в дерзости своей имеет в виду как раз все. И побольше всего, это понятно. Да только боги, слыша его желания, усмехаются между собой и распоряжаются обычно по-другому. Или все, или ничего, говоришь? Ну и получи свое ничего, раз сам пожелал! Так-то…
— Ладно… Как-нибудь оно само получится, — сказала наконец Мотря.
— Вот и не знаю, что делать!
— Ладно… Иди сюда; пожалею.
— А за волосья не будешь драть?
— Не буду, не буду. Иди, не бойся.
Сельга подошла к ней, уткнулась носом в плечо, виновато спрятав глаза.
Мотря, жалея, долго гладила ее по мягким волнам волос. Успокаиваясь, все крутила головой. Фыркала на дочь. Чтоб не было, говорит… Вот и пойми, что творится в ее красивой головке. Или все, или ничего, видишь ты… Не обижайтесь на нее, всевидящие и мудрые боги! Совсем еще девчонка, конечно… Небось два десятка весен только и пережила. Мало это, ох, как мало… А богиня Мокошь, что наблюдает за плетением судеб, уже спрашивает с нее полной мерой, как с опытной и умудренной. Так и бывает…
Вздохнув, Мотря схватилась за следующую веревку, с остервенением взялась распутывать…
12
— Что скажешь, князь, осмотреть распадок? — спросил Весеня.
— Давай, чего спрашивать! — откликнулся Кутря.
Весеня, зачем-то пригибаясь к земле, побежал вниз
Князь Кутря сверху, с самой вершины холма, смотрел ему вслед. В торопливости парню нужды не было. Наверняка и в этом распадке, длинной раной прорезающем пологие лесные холмы, не отыщется следов зловредных черных волхвов. Но тот все делал бегом, словно торопился куда-то. Весеня такой!
Родичи потихоньку, оглядываясь один на другого, начали спускаться. Светлые рубахи и порты пятнами белели среди сочной зелени и серого гранита замшелых валунов, словно рассыпанных здесь и там могучей рукой Святгоры-великана.
Несколько дней назад один из талагайских охотников, говорливый Талга, утверждал, что заметил дым в этой стороне. От нечего делать подались сюда, но и тут ничего, ни следа, ни звука. Осмотримся наскоро — дальше пойдем, распорядился князь.
Далеко уже отошли воины от своих селений. Но чем дальше — тем лучше. Уйти бы совсем и не возвращаться больше…
Сельга! Из-за нее все…
Кутря с самого начала знал, догадывался по крайней мере: когда берешь за себя первую красавицу рода — готовься стеречь добро от частых набегов. Многие начнут вслед облизываться, как иначе?
Впрочем, тогда это казалось ему настолько неважным, что и внимания не стоило. Сельга была у него, а он — у нее, что еще нужно? Да и сама она не такая, не будет цепляться за всякий мужской торчок, верил он. Не то чтобы жалко, от нее не убудет, понятно, а от него — тем более… Но щемило в груди, как представлял себе, что Сельга, его Сельга, обнимает кого-то так же горячо и ласково…
Вроде бы, как хотел, как мечтал, так и получилось. Хорошо жили, складно. Уж не как мать с отцом, когда одна пилит, а второй отбрехивается.
А что до остального… Когда мужики кидаются на твою бабу, как кобели на текущую сучку — к этому привыкаешь постепенно. Кому-то он грозил и жердь на спине обломать, но не в сердцах, для порядка больше. Привык… И даже посмеивался над особо охочими родичами, что пытали, пытали удачу, да не выпытали. Сказать по чести, теперь, когда ее складное тело стало известным ему до последней впадинки и волоска, удивлялся иногда про себя — и чего все к ней липнут? Словно мухи, для которых у нее между ног медом мазано. Не намазано, он-то знает, все как у всех. Баба — она и есть баба, грудь, живот, чрево… И не слишком охочая до мужской ласки… Часто, слишком часто приходится ее уговаривать, самому страдая от нетерпения. Если рассудить — холодная она, даже обидно иной раз за эту холодность…
А иногда думал — даже хорошо, что не слишком охочая. У родичей не в обычае беречь себя друг для друга, зато Сельга — другая. И у них — по-другому, она — вся его. В это он тоже верил. Еще недавно…
А теперь? Честно сказать, уже не знал, во что верить. Видел, а скорее чувствовал, как-то вдруг переменилась его Сельга. Не такая стала… А какая? В том-то и дело, что рассказать кому из мужиков — засмеют. Сказала не то, откликнулась не так, глянула без ласки, прикоснулась к нему без тепла. Какая разница, как она глянула, сказал бы всякий из мужиков, гляделки есть — вот и лупоглазит, понятное дело. А что без тепла, так, может, у нее, к примеру, живот крутит нутряной лихоманкой, может, ей не до мужика, а до отхожего места скорее бы… Или делать нечего, князь, за собственной бабой следить?