Черный паук

Бенар Наталия Владимировна

ПОЧЕМУ ПЛАКАЛА НАТАША.

Как всегда, в воскресенье Афанасьев пошел к племяннице. У нее были заплаканные глаза, а Николай Иванович ходил хмурый и злой.

— Ты опять что–нибудь натворил, Николай? — сурово спросил Афанасьев.

— Почему Наташа плакала?

Тришатный истерично закричал.

— Оставьте меня в покое, прошу вас… Ничего я не натворил. Просто выгнал этого пьяницу из моего дома!

—Кого?

— Жениного братца. Терпенье мое лопнуло! То носки пропадают, то папиросы улетучиваются.

А неприятностей все прибавляется…

Афанасьев нахмурил брови.

Николай Иванович задергал плечом, швырнул портсигар на диван и высморкался.

— До слез доводите… Прикажете всякого бродягу с ложечки кормить! Ничего! Не пропадет, не маленький. Он, слава богу, не в таких переделках бывал… Ученого учить — только портить…

— Как тебе не стыдно!

В голосе комиссара послышалась угроза.

— Я подниму вопрос о тебе в Академии.

— О, господи, опять! — застонал Тришатный. — Чего вы все за него волнуетесь? — Вывернется! Вот он теперь с каким–то газетчиком путается: тот ему обещал место найти. Пускай к нему и обращается. Отстаньте от меня. — Он в сердцах вышел из комнаты.

Наташа нежно обняла мрачно задумавшегося комиссара.

— Дяденька, твое молоко тебя ждет… Выпьешь, голубчик? — Она принесла из кухни запотевший кувшин с молоком, студеным, как осенний ручей.

—Пей на здоровье, на льду стояло.

Афанасьев погладил племянницу по голове и поднес кружку к губам. Вдруг из нее прямо на его рукав выполз огромный, черный паучище.

Он прятался от жаркого дня в прохладной тени фаянса. Афанасьев вздрогнул и брезгливо стряхнул с себя насекомое.

Оно напомнило ему синеглазую, чернокосую паучиху, о которой он недавно рассказывал Козлову.

Заглянув в кувшин, — нет ли там еще паука, — он ощутил тонкий запах миндаля.

— Ты что это, Наташа, в молоко миндаль кладешь!

ВЕСНА В КУВШИНЕ.

Не успела Наташа ответить, как сердце его кольнуло страшное подозрение.

Он покачал с сомненьем головой и снова понюхал. Из кувшина пахло весной и смертью.

— Ерунда, глупости … подумал он…

— Что ты, дядя, молоко чистое, — обиженно сказала Наташа.

— Дай–ка я попробую.

Она схватила кувшин и поднесла его ко рту.

Сверкнуло белое, запотевшее донышко.

— Брось! — дико закричал Афанасьев и выбил из ее рук кувшин.

— Ты что! — испугалась Наташа.

— Яд, — ответил он, наклонившись над лужей молока. — А может быть, и не яд, но мог быть ядом! Интересно знать…

Он поглядел на Наташу и увидел, что широко раскрытые глаза ее со странным выражением обращены на что–то, находящееся сзади него на полу.

Он быстро обернулся.

За его сапогами, с краю молочной лужи, корчилось маленькое пушистое тельце.

Наташин любимец, беленький кролик попробовал отравленного молока. Его лапки судорожно скользили по луже, розовый стеклянный глаз быстро мутнел. Он вытянулся и замер. Афанасьев

поднял его за нежные ушки, и он повис в его руках, как меховая горжетка.

Раздался заглушенный крик. Афанасьев поднял голову. В дверях кухня стоял бледный Николай Иванович. Их взоры

встретились. Не спуская с него глаз, Афанасьев вытащил носовой платок и тщательно вытер пальцы.

Весенний, пасхальный запах кружил голову. Комиссар раздвинул на окнах занавески.

Николай Иванович забился в угол и там трясся, как молодая осинка. — Я мог выпить молоко. Какой ужас!

«НА–ТА–ШЕНЬ-КА».

Наташа хотела посылать за милицией. Афанасьев удержал ее.

— Стоп, племянница! Никому ни слова. Так лучше. Чтобы ни одна собака не знала, что тут произошло. Проветри как следует комнату, а часа через три можешь вытереть пол… Синильная кислота к этому времени разложится. Скажи мне только, кто был на кухне за последний час.

— Никого, дядя… Я… да Коля…. и… да еще…. — она запнулась, — и… и… Федя. К нему еще кто–то приходил на пять минут, но человек совсем случайный.

Глаза ее наполнились слезами.

— Дядя! Мне кажется…. мне кажется… что это я виновата… моя оплошность… У меня давно лежала синильная кислота для фотографии… Вчера я, должно быть, по ошибке налила ее в кувшин. Ах, какая неосторожность!…

Афанасьев шепнул ей на ухо с подчеркнутой выразительностью:

— Ната–шень–ка! Какая такая синильная кислота для фотографии? Не бойся, я все понимаю и не причиню тебе горя. Слышишь, милая?

И он ушел, не взглянув на племянника.

ГЛАВА X. НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ.

«ЭТО БОЛЬНАЯ, ПРОХОДИТЕ».

В пятницу вечером Афанасьев отдыхает. Каждый день он то на занятиях, то в клубе, то на партийных съездах…

Только в пятницу он идет домой, в свою скромную комнату, и отдыхает, работая над своей книгой о самолетостроении.

В эту пятницу он пришел домой усталый и взволнованный. В ушах еще звенело от жужжанья пропеллеров, неистового рокотанья моторов, от непрерывного стука пишущих машинок в канцелярии, от весеннего гама на улицах.

А тут его обволакивала тишина. Вещи жили, дышали заодно с ним и требовали от него ежевечернего отчета. Он был как плод, зреющий в теплом чреве этой комнаты. Но, прижатые к телу, напряженные, детские локти и несчастное лицо…

Уже издали вспомнилось ему необычайное происшествие этого дня.

Собственно, ничего особенного и необычайного не произошло. Он возвращался домой после утомительной, шумной работы. На углу Малого Власьевского из автомобиля вышли двое. Лица их были тревожны и злы. Они грубо тащили в подъезд молоденькую девушку, с детским заплаканным личиком. Под наспех накинутым на плечи плащом Афанасьев увидел скрученные веревками кисти худых рук и острые обнаженные локотки.