Черный сок

Ланаган Марго

Бууруундуунхууробуум махнула хоботом, и птица отскочила, каркнув:

— Уж и спросить нельзя!

— Отвратительно, — сказала Хлууробнуун.

— Омерзительно, — сказала Гууролуумбуун.

— Не обращайте внимания, — сказала Бууруундуунхууробуум. — Мы больше.

В нехорошем месте не было еды, и к полуночи нами овладела тревога. Мы тряслись, как глыбы бескостного студня, наши мысли вращались в головах, как тучи вокруг луны.

— Ах, скорей бы уже все кончилось! — сказала Гууролуумбуун. — Скорей

бы уже Пиппит был снова с нами! Это приключение меня пугает, особенно сейчас, когда развязка так близка.

Я радовалась, что она заговорила первой, ибо мои бурлящие страхи тоже готовы были вырваться на поверхность. Из головы не шла бедная Горлуубну. После многих месяцев неподвижности, несмотря на увещевания Пиппита, несмотря на поддержку Бууруундуунхууробуум и остальных, ее мысли вдруг заплелись, как заплетаются ноги, и она с треском выломилась из нашей жизни. Свалив ворота лбом, искорежив их ногами, она совершила неслыханное: не ответила на команды Бууруундуунхууробуум. Пока мы стояли, остолбенев, суетливые человечки, чирикая, бросились в погоню. Крошка Пиппит вскрикнул и отлетел в сторону от толчка обезумевшей Горлуубну — а она затрубила и поплыла через рынок, оставляя за собой волны сбитых лотков, брызги рассыпанных фруктов, бурелом поломанных клеток и хлопья птичьих перьев.

Торговцы сгрудились у ворот, потрясая кулаками и проклиная Пиппита, но мы не слышали криков: в ушах гремел, удаляясь, разрушительный бег нашей сестры, сопровождаемый барабанным боем ее безумия. Наконец раздался одинокий выстрел из мушкетона, избавивший Горлуубну от дальнейшего зла, и в наступившей тишине мы отчетливо услышали громоподобный шум ее падения, затем трепет губ в потоке последнего выдоха, выбитого из легких ударом о землю, и наконец сухой шорох пыли под ногами, сведенными предсмертной судорогой.

— Она ушла в легендарные Лесистые Холмы, — прошептала Бууруундуунхууробуум. — Будет пастись среди могучих деревьев.

Песня помогла нам пережить голодную ночь на свалке. Мы пели, понукая солнце на самом медленном, предрассветном его перегоне. Водоворот мыслей пытался увлечь меня в пучину сна, а песня удерживала на поверхности и придавала силы.

— Пора, — сказала Бууруундуунхууробуум на исходе самого черного часа.

Ее услышали: никто из нас не спал.

Мы шли дорогой кошмаров, и холодный ветер гнал человечий мусор, сбивая его в бумажный буран. Как не потерять запах Пиппита среди карусели ароматов?

Город начался незаметно: с убогих лачуг мусорщиков, чьи дети спали, как брошенный хлам, голые на голой земле. Затем вдоль дороги потянулись дощатые хижины, а сама дорога расширилась и выровнялась, и наконец, украшенные резьбой кирпичные особняки, обогнавшие нас в размере, стиснули лабиринт мощеных чистых улиц. После многодневного однообразия золотистой травы и черных от засухи деревьев глаз отдыхал на роскошных плетях плюща, облепивших дворцовые стены, и драгоценных цветах в обрамлении жирных от влаги листьев.

Впереди показались конюшни, стоящие полукругом

вдоль кольцевой дороги, предназначенной, очевидно, для верховых прогулок. Здесь мы взялись хоботами за хвосты и остановились, глубоко дыша, впитывая необходимое знание, разлитое в воздухе.

Буурууидууихууробуум сказала самым низким, самым далеким от человечкового слуха голосом:

— Он близко, совсем близко.

Помедлив, она добавила тихо, легким звоном в наших головах:

— И ему очень плохо.

Мы терпели, превозмогая боль, не подавая голоса, однако каждый, кто знал нашу породу, заметил бы угрозу, запертую в мощном дыхании, и цепь железной воли, сковывающую движения. Наша ярость извивалась, как прижатое к земле животное, которое хотят обезвредить, но не раздавить.

— Давайте разнесем эту… — заворчала Хлууробнуун.

— Шшш! — прервали мы.

— И Пиппита под обломками похороним? — буркнула Гууролуумбуун.

— Можем вырвать двери, — шепнула Хлууробнуун.

— Вспомни тех людей, что его схватили, — сказала я. — Вспомни, как сверкали их копья, как от малейшей искры воспламенялась злость!.. Пиппит боялся их, значит, и нам надо бояться.

— От него пахнет ужасно! — Бууруундуунхууробуум повела головой, и некоторые из нас даже выпустили из хоботов хвосты сестер, а Хлууробнуун переступила с ноги на ногу, так ярок был внезапно налетевший запах: потная основа страха с примесью чего-то худшего.

— Знакомый запах, — сказала Гууролуумбуун, и все мы закачали хоботами, ища друг у друга поддержки. — Наша сестра Горлуубну, помните?

— Никто не забыл Горлуубну! — прохрипела я из окутавшего меня черного тумана, в котором светлыми лучами блестели мои бивни.

— Думаете, Пиппит сошел с ума? — спросила Гууролуумбуун, осторожно водя поднятым хоботом.

— Умирает, — ответила Бууруундуунхууробуум. — Движется к смерти неотвратимо, как лето к зиме.

— Он болен? Избит? — Мой беззвучный голос был залит липкой грязью печали, в которой тонули мысли. Я старалась не дышать, чтобы не чувствовать ужасного запаха.

— Ни то, ни другое. Тело не повреждено, сила не уменьшилась. Но запах… Не могу понять.

Я снова ощутила душную волну, от которой хотелось бежать без оглядки.

— Его можно отыскать? Это опасно?

— Давайте посмотрим. — Бууруундуунхууробуум, должно быть, поняла, что еще чуть-чуть, и мы разбежимся в разные стороны. Она решила уступить в малом, чтобы потом не потерять всего.

Мы разобрались по местам и пошли цепочкой через ремесленные кварталы, воняющие краской, опилками и металлической стружкой. Бууруундуунхууробуум вела нас лабиринтом улиц, осторожная и суровая. В подножии кирпичной стены она обнаружила дыру, забранную железными прутьями наподобие окон в наших стойлах. Из дыры сочились вонючие страхи: свежие, как сорванная трава, и старые, протухшие сотни лет назад, когда матери наших матерей еще не появились на свет.

Среди них был страх Пиппита — даже я его чувствовала.