Черный сок
Шрифт:
— Маленький, маленький человечек, — бормотала я. — Во имя света дня, во имя спокойствия ночи, до чего тебя довели?!
Мы толпились у зарешеченной дыры, по колено в страхе, и говорили хором, большей частью беззвучно, хотя кое-какие звуки все же раздавались. Нам, однако, было все равно: пусть человечки слышат.
И тут — чудо из чудес — из дыры раздался знакомый тоненький голос. Он называл наши вымышленные, похожие на чириканье, придуманные им имена. Разве могли мы не ответить
Гууролуумбуун дунула в дыру, отозвавшуюся волной тревожных голосов. Она обхватила металлический прут — и выдернула, как тростинку. Голоса внутри разом затихли. Гууролуумбуун легко выдергивала прутья и складывала их под стеной, как в былые времена складывала бревна на лесных работах.
Не успела она положить последний прут, как из дыры муравьями повалили человечки. Цепляясь за хобот Гууролуумбуун, они съезжали вниз, путались у нас под ногами и разбегались — испуганные, пахнущие грязью и болезнями. Но милого Пиппита среди них не было. Поток человечков уже иссяк, а он все продолжал звать и плакать внутри.
— В чем дело? — недоумевала Хлууробнуун. — Они ему ножки поломали?
От такой мысли у нас перехватило дыхание.
— Я же сказала, тело его невредимо, — ответила Бууруундуунхууробуум. — Однако замурован он глубоко. Видимо, внутри есть еще решетки.
— Так давайте их сломаем!
— Попробуй, Хлууробнуун! — воскликнула я. — Опустись на колени и попробуй.
Хчууробнуун просунула хобот в дыру. Мы сгрудились вокруг, шепотом утешая заточенного в черноте Пиппита.
— Ничего, — с отвращением проворчала Хлууробнуун. — Только голый воздух и потолок. И света внутри нет. И звона цепей я не слышу. А вы слышите? Может, пленников связали веревкой?
— Неужели человечки стреноживают друг друга? — изумилась я.
— Конечно, иначе он бы вылез к нам. Послушайте, как он плачет, бедняжка! Если бы он мог двигаться, то давно бы вылез!
Я старалась сосредоточиться на словах Хлууробнуун. От жалости к Пиппиту разрывалось сердце.
Мы разговаривали с ним, приникнув к дыре, а он жалобно отвечал, и наконец мы почти обезумели от невозможности его увидеть, поднять и посадить себе на голову, словно корону; от невозможности ощутить на коже легкие ладошки и услышать едва различимые писклявые песни, которые он обычно пел, натирая наши спины мыльной щеткой. Какое это счастье — ежечасно повиноваться Пиппиту, не знающему страха; купаться в его ласке и заботе; говорить ему о любви, забывая, что он не из племени Больших и не умеет внимать беззвучной речи!
— Надо уходить, — сказала наконец Бууруундуунхууробуум. — Солнце поднимается. Мы все равно не в силах ему помочь. Что за польза, если он услышит, как нас закалывают пиками?
—
— Надо уходить. Укрыться в тихом месте, где горе милого Пиппита не будет нас отвлекать, — и обдумать положение. Если останемся здесь, то сойдем с ума от боли. И Пиппиту не поможем.
И мы ушли, плача и страдая.
— Он знает, что мы вернемся? — переживала Хлууробнуун.
— Малыш смотрит в лицо смерти. Мы для него не более чем сон, — утешала Гууролуумбуун.
— Может, так и останемся для него приятным сном, — добавила Бууруундуунхууробуум. — Может, это наша роль, с которой надо смириться.
Непостижимым маршрутом, через лабиринт камня и скорби, королева привела нас в пустынную часть города, где здания, по-видимому, уничтожил пожар, и в воздухе стоял запах мертвого пепла. Мусор, однако, успели убрать и землю разровняли под застройку.
Мы пытались собраться с мыслями, но вместо этого лишь перебрасывали друг другу свою печаль. Неужели нам придется повернуть назад? Вернуться домой по собственным следам? Доживать долгие жизни, ежась от уколов пик, побоев и злобных окриков?
— Лучше уйти в Лесистые Холмы, — говорила Гууролуумбуун. — Что за жизнь без милого Пиппита?
Мы тоскливо кивали.
— Надо собраться, придумать выход! — требовала Бууруундуунхууробуум. — Встанем в ряд, как будто нас построили человечки! И пусть мысли варятся в наших головах.
Однако не успели мы выстроиться, как город начал оживать.
— В чем дело? — недоумевала Хлууробнуун. — Человечки никогда не поднимаются так рано.
— Верно, — поддержала Гууролуумбуун. — Только дворники да рыночные торговцы встают до зари.
— Не нравится мне это, — буркнула Бууруундуунхууробуум.
По моим костям разлилось неприятное чувство: казалось, скелет вот-вот распадется, и я осяду горой зыбкого мяса.
— Мне тоже, — прошептала я.
Всего несколько заспанных человек пробежало мимо, а мы уже поняли, что энергия города напряглась, как упругая трава под ветром, как весенний ручей перед запрудой. Но вместо свежести воды, вместо аромата цветов и юных побегов, над землей стелились запахи страха, железных цепей и кисло-сладкого возбуждения.
Грудой серых валунов стояли мы в первых лучах рассвета и принюхивались, пытаясь поймать в вонючем потоке чистую струю.
— Хотела бы я оказаться дома! — воскликнула Хлууробнуун. — Милый Пиппит в это время как раз просыпался, ворочался на сене… Помните, как он нас впервые увидел? Малыш подбежал прямо к Бууруундуунхууробуум и обнял ее за ногу своими ручонками.