Черный сок

Ланаган Марго

— Ты… заплатила ему? — спросил Дот, борясь со стыдом. В кругу Барда было не принято говорить о деньгах.

— Отдала все до копейки. И свои сбережения, и то, что осталось от Морри. И от дяди Темба, погибшего в той же заварушке.

— Это было много? — прошептал Дот, чувствуя тошноту.

Бонне изогнула бровь и вернулась к своему занятию.

— Да, наверное, — сказала она равнодушно.

Дот чувствовал: мать надеется, что он оставит эту тему. Поэтому терпеливо ждал, когда она снова

поднимет глаза.

— Как тебе объяснить, малыш… На одной чаше весов были отцовские деньги, на которые его бывшие… компаньоны постоянно выдвигали претензии. А на другой — безопасность, чужбина и двое детей, у которых есть шанс на спокойное детство. Ты знаешь, что я тебя маленького почти не видела? Со всеми этими няньками…

Дот покачал головой. Сколько он себя помнил, мать всегда была рядом. И руки ее всегда что-то делали.

— Мой отец был купцом, верно? У него ты и научилась заключать сделки?

— Вся моя семья — негоцианты и купцы. От нас, как говорит Бард, все беды в мире. — Она улыбнулась. — Мы питаем зло деньгами.

— Но ты же отринула это! — Дот незаметно для себя тоже перешел на терминологию Барда.

— Скажем так: отложила до поры. Гибель Морри меня здорово отрезвила. — Она кивнула в сторону окна. — Подвинь свою сестру. Ей солнце в глаза светит.

Дот нагнулся и оттащил в тень циновку, на которой лежала Ардент. Странное слово: «заварушка». До недавнего времени он был уверен, что оно означает праздничную гулянку с пирожными и прочими нехорошими вещами.

Его подруга Уинсам едва сдержала смех, услышав эту версию.

— Нет, это типа войны, — объяснила она. — Маленькая такая войнушка. Приходят люди с ружьями, стреляют: бах! бах! — и разбегаются. Ну, кроме тех, кого убьют.

— На праздниках тоже стреляют из ружей… — Дот совсем запутался: картинка с пирожными и разноцветными украшениями слишком долго прожила у него в голове и не хотела съезжать. — Веселятся и стреляют в воздух. Может, пуля случайно отскочила от потолка — и прямо в него…

Уинсам покачала головой. Ее лицо сделалось мягким и грустным.

— Скорее всего это случилось там, на дороге. Грузовики проезжают, а люди с ружьями прячутся за камнями и стреляют по ним.

Дот задумчиво склонился над партией в «свободный камешек», которую они с Уинсам не доиграли. Новая картинка обживалась у него в голове.

— Как-то так, — закончила Уинсам, с интересом глядя на него.

Дот глубокомысленно, по-бардски, кивнул.

— Твой ход, — сказал он, чтобы вырулить из неловкого положения.

С его сестрой Ардент был непорядок: она толком не выросла. Костлявая и смуглая — смуглее, чем Дот и Бонне, — Ардент состояла, казалось, из локтей и коленей, словно складной стул,

застрявший в полуразложенном состоянии. Правая рука слегка шевелилась. Когда в эту руку вкладывали какой-нибудь предмет, Ардент начинала с ним играть. Левый локоть торчал вперед, а ладонь намертво скрючилась за ухом. Глаза смотрели в разные стороны, хотя время от времени ей удавалось сфокусировать взгляд.

Ардент можно было либо носить в заплечном мешке, либо класть на левый бок. Занимаясь хозяйством, Бонне таскала ее на спине, а порой оставляла в тени под деревом. Ардент должна была постоянно слышать знакомый голос — желательно Бонне, но Дот тоже годился на крайний случай. Если по какой-либо причине говорить возбранялось, то надо было другим способом дать ей понять, что ты рядом: прислониться или положить руку на сжатую в комок ступню; иначе она начинала дергаться и капризничать.

— Моя мать поет партию Анне, — сказал Дот. — Как и большинство матерей.

— А отцы поют Роббре, — удовлетворенно кивнул Бард, поставив Дом для Троих обратно на полку.

— Матери тоже иногда понижают голос. Или в пустую бочку стучат. Выходит похоже на Роббре.

Бард нахмурился.

— Стучат, потому что так лучше выходит, — поспешил пояснить Дот. — Два голоса вместе.

Подумав секунду, Бард улыбнулся.

— Это правда, Дот. Анне без Роббре жить не может.

Дот был еще очень молод. Он не думал, что жизнь его матери сильно изменится, если завтра всех людей, за исключением его и Ардент, унесет ураган, болезнь или война. Однако с Бардом не поспоришь.

— А партию Вилджастрамаратана никто не поет, — сказал он.

— Пф! — Бард запахнул халат и уселся. — Кто же захочет? Да и зачем? Песня Вилджастрамаратана всегда вокруг нас: в щебете птиц, в жалобе коз, в гомоне детей, что играют в свои глупые игры, плачут и смеются. У меня от этой песни болит голова. Дети — еще куда ни шло. Вырастут, достигнут среднелетия, научатся петь Анне или Роббре. Но козы и птицы, и прочие голоса — что с ними поделаешь? Приходится мычать, как Анне, и бормотать, как Роббре, чтобы их заглушить.

Мужчины порой ездили в город: за лекарствами, за углем или на похороны родственников. Уинсам слышала, как отец рассказывал про пластиковый дом, где они ночевали, про «дворец кофе», где стоял телевизор — коробка, наполненная неприятной музыкой, целующимися лунолицыми людьми и смешными футболистами. На поездку ушло два дня. Вернулись усталые и тихие, и Бард злился больше всех, пока не выкупался в реке и не успокоился в объятиях жен и детей.

— Ты никогда не говоришь с Бардом, — сказал Дот.