Черный треугольник. Станция назначения - Харьков
Шрифт:
Итак, самоубийство из-за лже-Косачевского, который завладел чемоданом с ценностями, чепуха. В эту чепуху мог поверить ослепленный любовью к Эгерт наивный Галицкий или привыкший мыслить только мировыми категориями Муратов.
Потрясение, чуть было не лишившее меня удовольствия познакомиться с сим ангелом, а Хвощикова ляпать кляксы на страницах протокола, к лже-Косачевскому прямого отношения не имело.
И в то же время между исчезновением в апреле восемнадцатого ценностей «Фонда» и покушением Эгерт на самоубийство
Какая?
Вот тут на откровенность Эгерт рассчитывать, к сожалению, не приходилось. Кажется, довоенный ангел, расставшись со своими еще не стиранными крылышками, готов был поступиться чем угодно, но только не этим. Тут находилась болевая точка, и касаться ее, ежели я хотел наладить с допрашиваемой деловой контакт, покуда не следовало.
С таким расчетом и был составлен план предстоящего допроса.
II
Вторая встреча с Эгерт произошла в менее напряженной обстановке, чем первая.
Описать, как выглядел человек, выдававший себя за Косачевского? Она, разумеется, понимает, насколько важно для розыска иметь такое описание и по мере своих возможностей готова помочь.
Лже– Косачевский, понятно, был груб, грозил ей оружием. У него был крючковатый нос (характерная примета почти всех литературных злодеев) и пронзительный взгляд бесцветных глаз.
«Врет», – твердо решил я и, рассыпавшись в благодарностях, попросил Хвощикова тщательно записать эти «крайне важные показания».
– Они вам, надеюсь, предъявляли мандаты?
Да, главный, тот, что с крючковатым носом, показывал ей свой мандат и ордер на обыск.
– Печати, подписи?
Она собственно не вчитывалась. Но как будто в мандате было все, как положено.
– Вы сами им выдали чемодан с драгоценностями?
– Нет, они не нашли его во время обыска, – сказала Эгерт, придерживаясь своей новой версии.
– Понятые при обыске присутствовали?
– Понятые?
– Ну, дворник, соседи, еще кто-нибудь?
– Нет, только они – тот, что выдавал себя за вас, и еще двое.
– Почему же вы не попросили пригласить кого-либо из домового комитета или союза квартиросъемщиков?
– Я была слишком растеряна и подавлена происходящим. Поставьте себя на мое место. Ведь это ужасно.
Что ж, все естественно, не придерешься.
– Они открывали при вас чемодан или так и увезли его закрытым?
Эгерт почувствовала подвох и заколебалась. Жулики не могли просто так забрать чемодан: они должны были прежде убедиться, что именно в этом чемодане хранятся драгоценности. Но с другой стороны, когда на квартиру в любую минуту могут нагрянуть черногвардейцы, работники ВЧК или уголовного розыска, особо задерживаться им тоже не полагалось.
Эгерт решила, что середину не зря называют золотой.
–
– Содержимое они сверяли с описью драгоценностей «Алмазного фонда»?
Опять едва заметное замешательство. Чувствовалось, что ангел устал лгать, но что-то мешает ему быть откровенным даже в тех рамках, которые он сам для себя заметил.
В чем же дело?
Трудно, конечно, быть ангелом, но еще трудней вести допрос небожителя, не располагая необходимыми для такого допроса фактами.
– Мы вас слушаем, Елена Петровна.
Эгерт уже приняла какое-то решение.
– Тот, кого я считала Косачевским, – сказала она, – иногда заглядывал в бумагу. Была ли то опись драгоценностей или иной документ, судить не берусь. Я была так подавлена происходящим! Но, видимо, это была все-таки опись. Да, определенно опись. Можете так и запротоколировать, – благосклонно сказала она Хвощикову.
– Что ж, он остался доволен?
– Кто?
– Ну этот, с крючковатым носом…
Эгерт метнула в меня испытующий взгляд из-под длинных ресниц. Кажется, она почувствовала иронию.
– Как вам сказать…
– Видимо, так, как оно было в действительности, – посоветовал я, позаимствовав немного простодушия из безграничных запасов Ермаша.
– Убедившись в отсутствии некоторых вещей, главарь был явно раздосадован, – сказала Эгерт, переоценившая мою осведомленность, ибо я не имел ни малейшего представления о том, что произошло за несколько дней до описываемых ею теперь событий.
– Вон как? – сказал я, будто меня больше всего на свете интересовала реакция лже-Косачевского на пропажу, остальное же было так же хорошо известно, как самой Эгерт. – Весьма любопытно. Он сразу обратил внимание на это обстоятельство?
– Сразу. Ведь отсутствовало довольно много ценностей…
«Много» и «мало» – понятия неопределенные. Этим я и воспользовался.
– Ну, не так уж много.
– Около трети.
– Да, пожалуй, – сделав вид, что прикидываю, согласился я. – Приблизительно около трети. Вы правы, Елена Петровна.
– Поэтому, если он что-либо знал о разыскиваемых им ценностях, это не могло не броситься ему в глаза, – сказала Эгерт, уже почти ощущая себя моей помощницей в разоблачении лже-Косачевского (любопытно все-таки, существовал он в действительности или нет?)
– Да, это должно было броситься ему в глаза, – снова согласился я.
Хвощиков потер указательным пальцем кончик своего носа, и его вислые большие уши налились краской. Он понимал, какую рискованную игру я сейчас веду, но не знал, чем мне помочь. «Ничего, Григорий Ксенофонтович, – мысленно успокоил я его, а заодно и себя, – главное – не суетиться. Ежели не суетиться, все станет на свои места».