Черный треугольник. Станция назначения - Харьков
Шрифт:
Батько лишний раз доказал, что он – сила, с которой нельзя не считаться.
Вскоре в Харьков прибыла официальная делегация Реввоенсовета «Революционной повстанческой армии Украины», как высокопарно именовали себя махновцы.
Первый этап переговоров прошел довольно быстро и завершился подписанием документа, в котором черным по белому значилось, что «повстанческая армия махновцев решила прекратить вооруженную борьбу с Советским правительством, установив с ним военно-политическое соглашение в целях разгрома отечественной и мировой контрреволюции».
Повстанческая армия поступала в оперативное подчинение Советскому командованию
О состоявшемся соглашении махновцы обязались «довести до сведения идущей за ними трудовой массы путем соответствующих воззваний с призывом о прекращении враждебных действий против Советской власти». Махно также обещал не принимать к себе тех, кто дезертировал из рядов Красной Армии.
Советская сторона в свою очередь амнистировала осужденных анархистов и прекращала всякого рода их преследование, за исключением, разумеется, тех, кто пытался доказать свою правоту с оружием в руках и динамитной бомбой в кармане.
Анархистам, если они не призывали к насильственному свержению существующего строя, предоставлялись полная свобода пропаганды и агитации, участие в выборах в Советы. Семьи махновцев в получаемых от государства льготах приравнивались к семьям красноармейцев.
Так октябрь тысяча девятьсот двадцатого года стал на Украине месяцем союза большевиков и анархистов, которых представлял бывший пастушок, бывший маляр, бывший политкаторжанин, бывший красный комбриг, а ныне ярый ненавистник Советской власти – Нестор Махно, мечтавший водрузить в Париже черное знамя анархии и вскоре оказавшийся там в положении третьесортного эмигранта из Советской России…
В устойчивость и длительность заключенного в Харькове соглашения не верил никто: ни командующий Южным фронтом Фрунзе, ни Махно, ни Врангель…
«Означает ли это соглашение разочарование махновцев во всем их прошлом и полную покорность их Советской власти? – риторически вопрошали анархисты в своей газете «Голос махновца» и тут же сами себе отвечали: – Совсем нет… Не далек тот день, когда махновцы выйдут на арену кровавой борьбы с Соввластью».
Еще более откровенно высказывался на митингах в театре «Миссури» представитель Махно в Харькове Дмитрий Попов, тот самый Попов, который в восемнадцатом году грозился за «Марусю Спиридонову» снести огнем своей артиллерии пол-Кремля, а в девятнадцатом, по дошедшим до Зигмунда Липовецкого слухам, собственноручно расстрелял Леонида Косачевского, дав, правда, ему возможность спеть перед смертью «Интернационал».
Речи Попова носили такой поджигательский характер, что в одном из своих писем Махно вынужден был напомнить ему, а через него и всей своей делегации в Харькове, что излишне увлекаться не следует. «Два слова о нашей тактике, – писал Махно, – будьте во всем энергичны, настойчивы, но в то же время будьте осторожными, чуткими и тонкими политиками».
Но как-никак, а соглашение было подписано и даже выполнялось. Об этом свидетельствовали интенсивная переброска на Южный фронт махновских частей и сам вид Харьковского вокзала, где сразу же бросались в глаза плакаты с анархистскими лозунгами. А фасад раскинувшегося на Привокзальной площади громадного здания Управления южных дорог настолько густо был обклеен прокламациями и плакатами анархистов, что я невольно вспомнил московский Страстной монастырь, который в тысяча девятьсот восемнадцатом был передан федерацией анархистских групп в полное
«Они утверждают, что диктатура, конечно их, может создать народную волю, – полемизировал Бакунин с фасада Управления южных дорог, – мы отвечаем: никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме увековечения себя, и что она способна породить, воспитать в народе, сносящем ее, только рабство; свобода может быть создана только свободою…»
– Все, что им т-требуется, у Бакунина выискали, – засмеялся Сухов, встречавший меня на вокзале.
– Махновцы малярничали?
– Нет, не махновцы. Из культотдела п-повстанческой армии сюда только Червонный приезжал. За типографским оборудованием Н-набатовцы шкодят. Они от Харьковского Совета еще агиттрамвай требовали. А когда т-трамвай не дали, обиделись. Слухи ходили, будто даже к Махно жалиться ездили. Заступись, дескать, батько, нарушают большевики соглашение. Да только Махно не п-поддержал. Оружие, говорит, – дело, продснабжение – дело, а трамваи и прочее электричество – баловство. О т-трамваях, говорит, ни я, ни Бакунин, ни Кропоткин ничего не г-говорили. А потому для дела мировой анархии т-трамваи вроде бы и ни к чему. Так что отстояли наши харьковские трамваи. Да и здание Управления южных дорог им лишь н-наполовину уступили…
Действительно, повнимательней ознакомившись с фасадом управления, легко было убедиться, что анархистские листовки уравновешиваются большевистскими, в которых доставалось не только «черному барону», но и его «невольным пособникам, которые насаждают бандитизм и дезорганизуют тылы Красной Армии».
Специальный стенд рассказывал о положении в деревне. Незаможние крестьяне Роменского уезда послали на борьбу с Врангелем отряд в 80 человек, снабдив его за счет кулаков всем необходимым. Не отстали от них и незаможние крестьяне Зеньковского уезда, которые, отобрав у кулаков коней, сформировали для отправки на фронт целый кавалерийский эскадрон.
Коллегия Наркомпрода УССР сообщала о премиях, установленных ею для волостей, выполнивших продразверстку. Премии поражали поистине королевской щедростью. На каждую душу трудового крестьянского населения волости выдавались 3 фунта соли, 2 фунта керосина, 2 аршина мануфактуры и 5 фунтов подков и гвоздей.
Рядом с этим стендом – другой, посвященный неделе борьбы с бюрократизмом. Здесь в обращении некоего рабочего корреспондента, выступающего под псевдонимом «Трудовая Мозоль», высказывалась мысль о необходимости немедленно очистить коммунистическую партийную среду от всяких бюрократических пережитков, для чего предлагалось ответственных товарищей, замечаемых в бюрократизме, снимать на время со своих постов и направлять рабочими на фабрики и заводы для перевоспитания в пролетарской среде.
Над стендом – броский плакат: «Долой красное дворянство, да здравствуют настоящие коммунисты!»
Мы подошли к ожидавшей нас пролетке, которая стояла неподалеку от того места на Привокзальной площади, где к годовщине Октябрьской революции должен был быть открыт памятник Ленину.
– В уголовный розыск, Л-леонид Борисович? – спросил Сухов.
– Успеем.
– В бандотдел?
– Тоже успеем.
Павел немного растерялся.
– А куда? – озадаченно спросил он.