Черный треугольник. Станция назначения - Харьков
Шрифт:
– А никуда, – сказал я. – Немного проедемся по городу. Давненько здесь не был. Надо же посмотреть. А пока я буду глазеть по сторонам да дышать харьковским воздухом, вы меня введете в курс последних событий.
Павел кивнул кучеру:
– Давай, Ванько, по Екатеринославской, а там поглядим.
– К бирже чи как?
– Можно и к бирже, а можно и «чи как», – объяснил я.
Кучер, молодой, круглолицый, с пушистыми и мягкими, как тополиный пух, усиками, сдвинул свой щегольской картуз с лаковым козырьком сначала на правое ухо, затем – на левое. Видно, в этих несложных
Лошадь шла размашистой иноходью, посверкивая будто вылитыми из серебра подковами.
Весело шелестели по гладкой мостовой дутики. Ветер играл желтыми и красными листьями.
Воздух пах прелью опадающей листвы, густым травянистым настоем скверов и бульваров, сырой свежестью полосатых кавунов и дразнящей сладостью слегка перезревших дынь. Такой воздух можно было выдавать по карточкам к революционным праздникам, включая его в ударный паек. По осьмушке на душу…
Осень двадцатого года в Москве тоже была теплой. Но все же не такой, не харьковской. Да и относились к ней москвичи иначе – с подозрением и страхом. Она представлялась им чем-то вроде вкрадчивого наводчика с бандитского притона на Хитровке или Сухаревке. И одет чисто, и ласков будто, а показался где – жди беды. Большой беды! Октябрь – осень, а за осенью, известно, – зима: холод, голод, смерть…
В Харькове же о зиме, похоже, не думали.
Хороша осень! А что за ней будет: чи зима, чи весна – одному богу известно.
Почти на всех улицах города октябрь выглядывал в проломах заборов добродушным чоловиком с запорожскими усами, который продавал, а еще охотнее менял розовое, как мечты юности, свиное сало, яйца и помидоры, или подмигивал прохожим разбитной смазливой жинкой с карими очима в мешком семечек за спиной.
И цены здесь были божеские, не то что на Сухаревке. Лучшие яблоки стоили не дороже ста рублей штука – только что не даром, а за куриное яйцо больше двухсот и не просили.
Разгуливают франтихи со своими кавалерами по Рымарской, в Коммерческом саду – танцы, духовой оркестр, зазывает красочными афишами синематограф…
Что вам еще нужно? Шампанского? Ничего, обойдетесь самогоном. Вон за углом дядька торгует. Выждите, когда поблизости нет милиционера, и пожалуйста!
Павел рассказывал о своем поиске свидетелей убийства Винокурова, об Уварове.
Бывший вице-губернатор и член совета «Алмазного фонда» вел себя, как мелкий и неопытный жулик. Панически барахтаясь в захлестывающих его вопросах, он топил не только Кробуса, который никем и ничем для него не был, но и свою любовницу Ванду Ясинскую. Что же касается Бориса Галицкого, его матери, Винокурова, Олега Мессмера, Елены Эгерт и собственной жены, то тут Уваров и вовсе ве стеснялся.
Во время последнего допроса – Сухов допрашивал его накануне моего приезда в Харьков – Уваров достаточно прозрачно намекал, что Винокурова, видимо, убил и ограбил Жакович. И если его, Уварова, выпустят из тюрьмы и дадут заграничный
– Какое впечатление производит Уваров? – спросил я Сухова.
Он сделал рукой неопределенный жест:
– Дрянь ч-человечишко.
Формулировка была слишком неопределенной, и Павел понимал это.
– Т-трепло, – сказал он, подумав. – Трепло и трус. П-пустобрех.
– Не верите, что Жакович мог убить Винокурова?
Сухов не зря проходил школу у Борина.
– По-почему не верю? – сказал он. – Верю. И этому верю, и тому, что Винокурова Ясинская убрала, и тому, что его Уваров с п-перепугу пристрелил… Одному не верю – что б-большевики тут руку приложили. Вот этому не верю.
– Деникинцы убийство Винокурова именно так трактовали?
– А как же? «Бескорыстный б-борец за единую и неделимую… Р-рыцарь долга… Погиб на посту от руки притаившегося б-безжалостного врага, который не мог оценить великодушия командования Добровольческой армии…» Они за Винокурова десять п-политических заключенных расстреляли.
– Винокурова убили в здании контрразведки?
– Нет, на квартире.
– Дознание деникинцы проводили?
– И проводили.
– Кто расследовал?
– Сыскное отделение.
– Уж не Жакович ли?
Павел засмеялся. Кучер, хотя и не мог слышать, о чем идет речь, обернулся к нам и хохотнул. Он был компанейским парнем и не мог не принять участия в общем веселье.
– Нет, не Жакович, Леонид Борисович. Но Жакович, я так к-кумекаю, в курсе всех этих дел был.
– Вот и я так кумекаю.
Павел помолчал, вопросительно посмотрел на меня.
– Бумаги сыскного отделения сохранились?
– Нет, Л-леонид Борисович. Я уже искал. Вывезли они свои бумаги. А что не у-успели вывезти – сожгли. Ни черта не осталось! Но свидетелей я раздобуду. Швейцар т-там был. Отыщу его – не сегодня, так завтра.
– Бывшего тюремного надзирателя, о котором говорил Леонов, опрашивали?
– Ну как же. К-как только от вас запрос получил, так сразу же и отыскал этого Боброва.
– На Петинской?
– Так точно. Часа три б-балакали. Говорил мне, что в убийством Винокурова ему здорово повезло. П-подозревал его Винокуров. Бобров со дня на день ареста ждал. С-собирался даже бежать из Харькова.
– А сам Бобров не мог быть причастен к убийству Винокурова?
– М-мог, – сказал Сухов. – Да только не скрывал бы он этого. Зачем ему скрывать, к чему?
– Ежели бы убийство Винокурова не было связано с грабежом, то ни к чему…
– Вон вы о чем! – Павел задумался и решительно сказал: – Нет, не причастен он. Это т-точно.
– Почему?
– Потому что человек он, Леонид Борисович.
Аргумент этот для официальной бумаги, конечно, не подходил, но я хорошо знал Павла, поэтому приведенный им довод показался мне убедительным. Звание человека он присваивал далеко не всякому. В кажущейся наивности Сухова была подлинная мудрость. Как сказано в Новом завете? «Будьте как дети…» Неплохо сказано, хотя прямого отношения к розыскной работе и не имеет…