Черный треугольник
Шрифт:
2. Среди неписаных законов "вольного города Хивы" есть и такой: самое тяжкое преступление - убить вора, чтобы завладеть тем, что он украл. Пренебрежение этим законом чревато тяжелыми последствиями даже для верхушки Хитрова рынка. Махов вынужден считаться с этим законом. Именно поэтому он не решился "убрать" Прилетаевых тогда, сразу же после кражи, и, видимо, не причастен к теперешнему убийству в Краскове.
3. Но допустим, что, размышляя в течение почти двух месяцев, Махов пришел к выводу, что миллионы стоят того, чтобы поступиться хитрованскими законами. Тогда возникает другой вопрос: зачем в таком случае
4. Убийство Дмитрия Прилетаева пытались представить самоубийством. За долгие годы работы в сыскной полиции Борину неоднократно приходилось сталкиваться с такими казусами. Но к инсценировкам обычно прибегали сыновья богатых папаш, которым не терпелось поскорей получить наследство, жены, родственники, любовники и любовницы - то есть те, кто так или иначе был связан с убитым, составлял его окружение и затем, безутешно рыдая, шел за его гробом.
Профессиональные же мокрушечники заботились лишь о том, чтобы не оставлять следов. Они понимали, что уличить их, посторонних, трудно, а разыскать и того трудней...
Так было раньше. А уж теперь, когда карманники, не долго думая, палят в живот своим нервным клиентам из шпалеров, а стопорилы разве что не обстреливают квартиры из пулеметов, кто и зачем будет выдавать убийство за самоубийство? Хитрованские мокрушечники на Маховке не хуже Московского совета милиции знают, как низок уровень раскрываемости убийств. Чего греха таить, ежели бы у "Теленочка" задушили, не дай-то бог, товарища председателя Московского совета милиции Леонида Борисовича Косачевского, то он, Борин, не поручился бы, что виновные окажутся на скамье подсудимых...
– Так-то, глубокоуважаемый Леонид Борисович. - Он стукнул себя пальцем по лбу. - Все, что здесь имел, выложил на стол. А вы уж решайте: обоснованные сомнения у старика или нет.
Пожалуй, из всех аргументов Борина наиболее убедительным мне представлялся последний. Действительно, почерк преступления был слишком вычурным для подручных Махова. Привыкший при князе Львове и Керенском к полной безнаказанности, уголовник-профессионал не очень-то изощрялся в хитрости. Убил - взял - ушел - продал. Именно по этой примитивной формуле совершалось подавляющее большинство преступлений. Конечно, ограбление патриаршей ризницы нельзя было отнести к обычным преступлениям. Но какая нужда так обставлять убийство Дмитрия Прилетаева? Страх перед уголовным розыском?
Что-то я не замечал во время свидания у "Теленочка", чтобы Махов трепетал от ужаса. Нет, веселый разбойничек держался с милой непринужденностью. Он даже не отказал себе в удовольствии слегка подшутить над гостем-несмышленышем, который наивно верил в своих сопровождающих и револьвер.
Правда, Никита Африканович должен был понимать, что если большевики
И все же...
– Хорошо, - сказал я. - Допустим, Махов не причастен к красковскому делу. Но тогда кто же побывал в Краскове и "по-родственному" повесил Прилетаева?
Борин развел руками:
– Не знаю, Леонид Борисович. Честно вам говорю: не знаю.
– Но какие-нибудь предположения у вас должны быть?
– Натурально, должны быть. Но их нет, Леонид Борисович. Одни лишь сомнения, кои я, злоупотребив вашим благосклонным вниманием, и высказал. А предложений нет. Как говорится, чем богаты, тем и рады.
– Негусто...
– Уж куда жиже! - поддакнул Борин и, видно вспомнив про телячий паштет, который некогда готовил в ресторане Николаевского вокзала несравненный Деборг, съехидничал: - Как нынешний суп из воблы.
– Вот-вот - ни телятины, ни шампиньонов...
– Уж какие там шампиньоны! - вздохнул он. - Одно воображение...
– ...и вобла, - закончил я. - Но вернемся к нашим баранам. Итак, говорите, Красково... Ну хорошо, Красково. Но на что вы рассчитываете?
– Красково не Париж и не Лондон, Леонид Борисович.
– Не смею спорить.
– А раз так, то человеку там затеряться трудно. В дачном поселочке все на виду. Сомнительно, чтобы покойный, пребывая там, никогда не показывался. И на станции его примечали, и в самом поселке. Может, и соседи наведывались. Кто-то с ним беседу вел, а с кем-то он. Приезжал к нему кто - видели, уезжал от него кто - тоже не без внимания оставляли. Тары-бары-растабары... Поимейте в виду, что Прилетаев там с первых чисел января жительствовал...
В логике Борину отказать было нельзя.
– Так что, Леонид Борисович, подышу-ка я несколько дней дачным воздухом.
– Дышите, - согласился я.
В Краскове Борин пробыл недолго. Но дачный воздух пошел на пользу не только ему... Уже к исходу второго дня он привез в Москву узкогрудого и лупоглазого человечка о усиками и пробором, рассекающим его голову на две половинки.
– Прошу любить и жаловать, - весело представил человечка Борин, бескорыстный покровитель всех красковских бильярдистов, мастер кия, рыцарь мелка и труженик лузы. Местный маркер.
– Гоша, - поклонился мне человечек и даже шаркнул ножкой. - Гоша Чилим. Может, слышали?
– Сожалею, но не привелось.
– Меня в Краскове все знают, - похвастался Гоша.
– Единственный и самый популярный маркер на весь поселок, - подтвердил Борин.
Выяснилось, что наши сведения о покойном были далеко не полны. Оказалось, что Дмитрий Прилетаев был не только удачливым вором, но и умелым бильярдистом, одинаково сильным как в русской пятишаровой, так и в берлинской. Гоша мог засвидетельствовать под присягой, что Степан Андреевич (в поселке Прилетаева знали под этим именем) на его глазах ни разу не киксовал и делал шары такими триплетами, что лучшие красковские бильярдисты и те ахали.