Черный треугольник
Шрифт:
– Гоша видел Степана Андреевича в Москве незадолго до самоубийства, прервал маркера Борин.
– Да-с, - подтвердил Гоша.
– В чайной Общества трезвости у Николаевского вокзала, если не ошибаюсь?
– Да-с, - снова сказал Гоша. - Чай пили.
– И не один?
– Вдвоем.
– Вот и расскажите нам поподробней о внешности того господина, ласково попросил Борин.
Человек, которого описал Гоша, был хорошо знаком и мне и Борину...
– А вы, Петр Петрович, были правы, - сказал я, когда показания маркера были запротоколированы.
– В чем?
– В целебности красковского воздуха, разумеется.
– Зато я ошибся в другом, - сказал он. - Похоже
II
О том, что столица переносится в Москву, официально объявлено еще не было. Но в городе уже об этом знали. Знали о предполагаемом приезде народных комиссаров и членов ВЦИК. Знали об эвакуации из Петрограда советских учреждений.
Слухи о переезде Советского правительства стали для буржуазных газет сигналом к началу новой кампании против большевиков, кампании, еще более яростной, чем прежняя.
В "Русских ведомостях" некто, скрывающийся за инициалами Е.М., охарактеризовав для начала большевизм как социализм, поставленный вверх ногами, а ленинизм как идеологию деклассированной солдатчины, повизгивая от бессильной злобы в каждом абзаце, писал: "Жри скорей другого, чтобы он не сожрал тебя, - таков главнейший декрет социалистической революции, единственный не расклеенный на заборах, но всаженный клеймом в обезумевшую душу народа".
С особым удовольствием смаковали "небывало позорные" условия Брестского мира, разногласия между большевиками и левыми эсерами и в среде самих большевиков.
С нетерпением и в то же время с некоторой опаской ждали "всемосковского", а может, и всероссийского, - кто знает? - восстания анархистов.
Тон статей в газете "Анархия" становился с каждым днем развязней. Газета федерации открыто призывала "к третьей социальной революции".
"Народ хорошо помнит недавний лозунг тех же большевиков - "Грабь награбленное!" - демагогировали идеологи с Малой Дмитровки. - Народ не может и не хочет ждать. Для чего, спрашивается, гибли в тюрьмах и на каторге лучшие люди России? Для чего, спрашивается, рабочий класс и трудовое крестьянство осуществляли революцию и проливали свою кровь?! Ручьи экспроприаций должны слиться в многоводную могучую реку, в которой навеки утонет право частной собственности. Не рабочий контроль и не национализация, а немедленная передача фабрик и заводов в собственность и управление рабочим, которые на них трудятся! Не рабоче-крестьянское правительство, стоящее над народом, а свободный от всякого правительства и всякой власти народ!
Не позорный капитулянтский мир с германскими капиталистами, а освободительная война угнетенных всего мира против угнетателей!"
Вновь зашевелились учредиловцы. То на одной, то на другой квартире собирались бывшие офицеры. В Замоскворечье, в Охотном ряду, на Солянке, в трактирах и кухмистерских появились мордастые молодцы из, казалось бы, канувшего в Лету "Союза русского народа". "Союзнички" извлекали из сундуков свои сделанные наподобие церковных хоругвей знамена, значки с крестом, царской короной и Георгием Победоносцем, пьянствовали, грозились, точили ножи...
Готовилась к очередному наступлению против большевиков и церковь. Это чувствовалось по тону статей в "Церковной правде" в "Православном паломнике", в "Церкви и жизни" и "Богословском вестнике".
Соборный совет спешно формировал свои "полки" и "дивизии".
При нем была создана "комиссия о гонениях на православную веру". На собрании представителей приходских советов Москвы было принято решение все приходы города слить в единый "Союз объединенных приходов" во главе с "Союзным советом". Повсюду возникали "братства", которыми руководил "Всероссийский совет приходских общин".
Вышедшая из окопов церковь
Рычалов, всегда питавший слабость к арифметике, произвел приблизительный подсчет этого войска.
Держа в руке огрызок карандаша, он говорил:
– По данным 1913 года, в России было свыше 20 тысяч монахов и монахинь, более 70 тысяч послушников и послушниц. Сколько получается?.. То-то и оно. Значит, почти 100 тысяч черного духовенства. Верно? Теперь перейдем к белому духовенству. 47 500 церковных приходов. Так? Так. Приходы - это попы, дьяконы, псаломщики, церковные старосты, регенты... Но будем исходить из минимума. Возьмем самый что ни на есть минимум - три человека на приход. Всего три, и то получается 140 тысяч с хвостиком. Теперь чиновники духовного ведомства, законоучители... Этих никак не меньше 20 тысяч... Сколько выходит? 250 тысяч с гаком. Это ядро, гвардия. А ведь еще имеются "братчики", хоругвеносцы, приходские общинники, "союзники", наконец, просто примерные прихожане, которые пойдут туда, куда позовут их иереи... Вот и считай, полутора, а то и двухмиллионная армия, Леонид. Может, и трехмиллионная, ручаться не буду. А их гарнизон в первопрестольной... Ну сколько? Наверное, тысяч 60 - 80, допускаю, что и 100. Помнишь крестный ход в защиту церкви и "всенародный" молебен на Красной площади? Впечатляющее зрелище! Да, церковь - сила...
И эта сила теперь все чаще и чаще напоминала о себе тревожным набатом, который, подобно ночному пожару, вспыхивал то в одном, то в другом конце большого города, срывая с постелей обывателей и призывая их грудью стать у стен храма; выкриками гремящих железными веригами юродивых, предрекающих гибель, кровь, голод, пришествие антихриста; проповедями с амвонов "сорока сороков" московских церквей...
Кто-то по ночам расклеивал и бросал в почтовые ящики листки с восьмиконечным крестом. В них печатались молитва о спасении церкви и воззвание к православному народу, рассказ об убийстве в Александро-Невской лавре священника Петра Скипетрова, "желавшего вразумить словами обезумевших людей", описывалась мученическая смерть киевского митрополита Владимира (в марте был создан "фонд Владимира" для увековечения памяти мучеников за веру, а в Москве предполагалось построить Рабочий дом его имени).
Особое место уделялось, разумеется, расхищению церковных святынь. Авторы не были лишены фантазии. О судьбе сокровищ патриаршей ризницы строились самые смелые предположения.
Уж не ценой ли священных сосудов, хранившихся в ризнице, куплен у тевтонов Брестский мир?
Кто знает, может быть, сейчас, когда православные читают эти написанные кровью сердца строки, в Берлине кайзер Вильгельм примеряет митру патриарха Никона (других более актуальных занятий у кайзера не предполагалось), а австро-венгерские банкиры глумятся над священными сосудами и взвешивают золотые слитки из переплавленных крышек старинных церковных книг и окладов чудотворных икон?
Скорее всего, к этим листкам, выпускаемым какой-то подпольной типографией, Тихон отношения не имел. "Пушечный патриарх" (Тихона избрали патриархом под гром пушек Октябрьской революции) не запачкал бы своих рук распространением подобных измышлений.
По сведениям Рычалова и комиссара по делам исповеданий Московского Совнаркома, листки писались и распространялись по наущению и при прямом участии самых правых. Комиссар по делам исповеданий, который чувствовал себя в храме Христа Спасителя так же свободно, как в Московском Совдепе, прямо называл архиепископа Антония Храповицкого и протоиерея Восторгова. Антоний был старым и последовательным врагом революции.