Черный тюльпан
Шрифт:
— О, Роза, завещание было написано в ожидании смерти, но, милостью судьбы, я остался жив.
— Ну, хорошо, тогда я перестану искать этого прекрасного молодого человека двадцати шести — двадцати восьми лет и буду приходить к вам.
— Приходите, приходите, Роза.
— Да, но при одном условии.
— Оно принимается заранее.
— Если в продолжение первых трех дней не будет разговоров о черном тюльпане.
— Мы о нем больше никогда не будем говорить, Роза, если вы этого потребуете.
— О
И, как бы нечаянно, она приблизила свою бархатную щечку так близко к решетке, что Корнелиус мог дотронуться до нее губами.
Роза в порыве любви тихо вскрикнула и исчезла.
XXI. Вторая луковичка
Ночь была прекрасная, а следующий день еще лучше.
В предыдущие дни тюрьма казалась мрачной, тяжелой, гнетущей. Она всей своей тяжестью давила заключенного. Стены ее были черные, воздух холодный, решетка была такая частая, что еле-еле пропускала свет.
Но, когда Корнелиус проснулся, на железных брусьях решетки играл утренний луч солнца, одни голуби рассекали воздух своими распростертыми крыльями, другие влюбленно ворковали на крыше у еще закрытого окна.
Корнелиус подбежал к окну, распахнул его, и ему показалось, что жизнь, радость, чуть ли не свобода вошли в его мрачную камеру вместе с этим лучом солнца.
Это расцветала любовь, заставляя цвести все кругом; любовь — небесный цветок, еще более сияющий, более ароматный, чем все земные цветы.
Когда Грифус вошел в комнату заключенного, то вместо того чтобы найти его, как в прошлые дни, угрюмо лежащим в постели, он застал его уже на ногах и напевающим какую-то оперную арию.
Грифус посмотрел на него исподлобья.
— Ну что, — заметил Корнелиус, — как мы поживаем?
Грифус косо посмотрел на него.
— Ну, как поживают собака, господин Якоб и красавица Роза?
Грифус заскрежетал зубами.
— Вот ваш завтрак, — сказал он.
— Спасибо, друг Цербер, — сказал заключенный. — Он прибыл как раз вовремя, — я очень голоден.
— А, вы голодны?
— А почему бы и нет? — спросил ван Берле.
— Заговор как будто подвигается, — сказал Грифус.
— Какой заговор? — спросил Корнелиус.
— Ладно, мы знаем, в чем дело. Но мы будем следить, господин ученый, мы будем следить, будьте спокойны.
— Следите, дружище Грифус, следите, — сказал ван Берле, — мой заговор, так же, как и моя персона, всецело к вашим услугам.
— Ничего, в полдень мы это выясним.
Грифус ушел.
— В полдень, — повторил Корнелиус, — что он этим хотел сказать? Ну что же, подождем полудня, в полдень увидим.
Корнелиусу нетрудно было дождаться полудня, — ведь он ждал девяти часов вечера. Пробило двенадцать часов дня, и на лестнице послышались не только шаги Грифуса,
— Вот теперь начинайте обыск.
Они искали в карманах Корнелиуса, искали между камзолом и жилетом, между жилетом и рубашкой, между рубашкой и его телом, — ничего не нашли.
Искали в простынях, искали в тюфяке, — ничего не нашли.
Корнелиус был очень рад, что не согласился в свое время оставить у себя третью луковичку. Как бы она ни была хорошо спрятана, Грифус при этом обыске, без сомнения, нашел бы ее и поступил бы с ней так же, как и с первой. Впрочем, никогда еще ни один заключенный не присутствовал с более спокойным видом при обыске своего помещения.
Грифус ушел с карандашом и тремя или четырьмя листками бумаги, которые Роза дала Корнелиусу. Это были его единственные трофеи.
В шесть часов Грифус вернулся, но уже один. Корнелиус хотел смягчить его, но Грифус заворчал, оскалив клык, который торчал у него в углу рта, и, пятясь, словно боясь, что на него нападут, вышел.
Корнелиус рассмеялся.
Грифус крикнул ему сквозь решетку:
— Ладно, ладно, смеется тот, кто смеется последним.
Последним должен был смеяться, по крайней мере сегодня вечером, Корнелиус, так как ждал Розу.
В девять часов пришла Роза, но Роза пришла на этот раз без фонаря. Розе больше не нужен был фонарь: она уже умела читать.
К тому же фонарь мог выдать Розу, за которой Якоб шпионил больше, чем когда-либо. Кроме того, свет выдавал на лице Розы краску, когда она краснела.
О чем говорили молодые люди в этот вечер? О вещах, о которых говорят во Франции на пороге дома, в Испании — с двух соседних балконов, на Востоке — с крыши дома. Они говорили о вещах, которые окрыляют бег часов, которые сокращают полет времени. Они говорили обо всем, за исключением черного тюльпана. В десять часов, как обычно, они расстались.
Корнелиус был счастлив, так счастлив, как только может быть счастлив цветовод, которому ничего не сказали о его тюльпане. Он находил Розу прекрасной, он находил ее милой, стройной, очаровательной. Но почему Роза запрещала ему говорить о черном тюльпане?
Это был большой недостаток Розы.
И Корнелиус сказал себе, вздыхая, что женщина — существо несовершенное.
Часть ночи он размышлял об этом несовершенстве. Это значит, что все время, пока он бодрствовал, он думал о Розе.
А когда он уснул, он грезил о ней.
Но в его грезах Роза была куда совершеннее, чем Роза наяву; эта Роза не только говорила о тюльпане, но она даже принесла Корнелиусу чудесный черный тюльпан, распустившийся в китайской вазе.
Корнелиус проснулся, весь трепеща от радости и бормоча: