Черный тюльпан
Шрифт:
— Роза, Роза, люблю тебя.
И так как было уже светло, он считал лишним засыпать. И весь день он не расставался с мыслями, с которыми проснулся.
Ах, если бы только Роза разговаривала о тюльпане, Корнелиус предпочел бы Розу и Семирамиде, [47] и Клеопатре, [48] и королеве Елизавете, [49] и королеве Анне Австрийской, [50] то есть самым великим и самым прекрасным
47
Семирамида — легендарная ассирийская царица, славившаяся будто бы своей мудростью.
48
Клеопатра (69–30 до н. э.) — последняя царица Египта из династии Птолемеев. По преданию, славилась своей красотой.
49
Елизавета Тюдор — английская королева (1558–1603). Годы царствования Елизаветы совпали с укреплением экономического могущества и политического влияния Англии, а также с периодом расцвета английской литературы (Шекспир, Марло и др.).
50
Анна Австрийская (1601–1666) — французская королева и регентша в годы малолетства Людовика XIV.
Правда, это были семьдесят два часа, подаренные возлюбленному, но это были в то же время и семьдесят два часа, отнятые у цветовода. Но из этих семидесяти двух часов тридцать шесть уже прошли. Остальные тридцать шесть часов так же быстро пройдут, восемнадцать — на ожидание, восемнадцать — на воспоминания.
Роза пришла в то же самое время. Корнелиус и в этот раз героически вынес положенное ею испытание.
Впрочем, прекрасная посетительница отлично понимала, что, выставляя известные требования, надо, в свою очередь, идти на уступки. Роза позволяла Корнелиусу касаться ее пальцев сквозь решетку окошечка. Роза позволяла ему целовать сквозь решетку ее волосы. Бедный ребенок, все эти ласки были для нее куда опасней разговора о черном тюльпане!
Она поняла это, придя к себе с бьющимся сердцем, пылающим лицом, сухими губами и влажными глазами.
На другой день, после первых же приветствий, после первых же ласк, она посмотрела сквозь решетку на Корнелиуса таким взглядом, который хотя и не был виден впотьмах, но который можно было почувствовать.
— Знаете, — сказала она, — он пророс.
— Пророс? кто? что? — спросил Корнелиус, не осмеливаясь поверить, что она по собственной воле уменьшила срок испытания.
— Тюльпан, — сказала Роза.
— Как так? Вы, значит, разрешаете?
— Да, разрешаю, — сказала Роза тоном матери, которая разрешает какую-нибудь забаву своему ребенку.
— Ах, Роза! — воскликнул Корнелиус, вытягивая к решетке свои губы в надежде прикоснуться к щеке, к руке, ко лбу, к чему-нибудь.
И он коснулся полуоткрытых губ.
Роза тихо вскрикнула.
Корнелиус понял, что нужно торопиться, что этот неожиданный поцелуй взволновал Розу.
— А как он пророс? Ровно?
— Ровно, как фрисландское веретено, — сказала Роза.
— И
— В нем, по крайней мере, два дюйма высоты.
— О Роза, ухаживайте за ним хорошенько, и вы увидите, как он быстро станет расти.
— Могу ли я еще больше ухаживать за ним? — сказала Роза. — Я ведь только о нем и думаю.
— Только о нем? Берегитесь, Роза, теперь я стану ревновать.
— Ну, вы же хорошо знаете, что думать о нем это все равно, что думать о вас. Я его никогда не теряю из виду. Мне его видно с постели. Это — первое, что я вижу, просыпаясь. Это — последнее, что скрывается от моего взгляда, когда я засыпаю. Днем я сажусь около него и работаю, так как с тех пор, как он в моей комнате, я ее не покидаю.
— Bы хорошо делаете, Роза. Ведь вы знаете, это ваше приданое.
— Да, и благодаря ему я смогу выйти замуж за молодого человека двадцати шести — двадцати восьми лет, которого я полюблю.
— Замолчите, злючка вы этакая!
И Корнелиусу удалось поймать пальцы молодой девушки, что если и не изменило темы разговора, то, во всяком случае, прервало его.
В этот вечер Корнелиус был самым счастливым человеком в мире. Роза позволяла ему держать свою руку столько, сколько ему хотелось, и он мог в то же время говорить о тюльпане.
Каждый последующий день вносил что-нибудь новое и в рост тюльпана, и в любовь двух молодых людей. То это были листья, которые стали разворачиваться, то это был сам цветок, который начал формироваться.
При этом известии Корнелиус испытал огромную радость, он стал забрасывать девушку вопросами с быстротой, доказывавшей всю их важность.
— Он начал формироваться! — воскликнул Корнелиус. — Начал формироваться!
— Да, он формируется, — повторяла Роза.
От радости у Корнелиуса закружилась голова, и он вынужден был схватиться за решетку окошечка.
— О боже мой!
Потом он снова начал расспрашивать:
— А овал у него правильный? Цилиндр бутона без вмятины? Кончики лепестков зеленые?
— Овал величиной с большой палец и вытягивается иглой, цилиндр по бокам расширяется, кончики лепестков вот-вот раскроются.
В эту ночь Корнелиус спал мало. Наступал решительный момент, когда должны были приоткрыться кончики лепестков.
Через два дня Роза объявила, что они приоткрылись.
— Приоткрылись, Роза, приоткрылись! — воскликнул Корнелиус. — Значит, можно, значит, уже можно различить…
И заключенный, задыхаясь, остановился.
— Да, — ответила Роза, — да, можно различить полоску другого цвета, тонкую как волосок.
— А какого цвета? — спросил, дрожа, Корнелиус.
— О, очень темного, — ответила Роза.
— Коричневого?
— О нет, темнее.
— Темнее, дорогая Роза, темнее! Спасибо! Он темный, как черное дерево, темный, как…
— Темный, как чернила, которыми я вам писала.
Корнелиус испустил крик безумной радости.
— О, — сказал он, — нет ангела, равного вам, Роза.
— Правда? — ответила Роза улыбкой на этот восторг.
— Роза, вы так много трудились, так много сделали для меня; Роза, мой тюльпан расцветет, мой тюльпан будет черного цвета; Роза, Роза — вы одно из самых совершенных творений природы!
— После тюльпана, конечно?
— Ах, замолчите, негодная, замолчите из сострадания, не портите мне моей радости! Но скажите, Роза, если тюльпан находится в таком состоянии, то он начнет цвести дня через два, самое позднее через три?
— Да, завтра или послезавтра.