Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
На пороге стоял Као Хи с мечом в руках и улыбался во весь рот.
— Твой дворец окружен, а твои телохранители мертвы! Понимаешь?
У Ху Шаху не было ни меча, ни кинжала. Куда ему было бежать на одной ноге? Выпустив из рук шелковую ткань занавески, за которую держался, он покачнулся и упал на пол.
Полководец подскочил к нему и одним махом отрубил ему голову. А потом схватил ее, выбежал из дворца и во весь опор поскакал в другой, императорский дворец.
Хсуа Сун ожидал увидеть Ху Шаху, но никак не Као Хи. А тот, держа в руке окровавленную голову главнокомандующего, с нескрываемой угрозой в голосе выкрикнул:
— Он или я? Выбирай!
Никакого выбора у императора не было. С таким же успехом Као Хи мог спросить:
— Ты храбр, — ответил император. — Назначаю тебя новым главнокомандующим.
Као Хи отдал низкий поклон, улыбаясь позолоченным цветам лотоса, узору, пущенному по сверкающему полу императорских покоев.
— Я вознагражу тебя за твою смелость, — сказал Хсуа Сун. — И воинов твоих тоже не забуду!
Вот так император и предал своего главнокомандующего, единственного человека, которому удалось победить Чингисхана в открытом сражении.
Глава 10
К ДОЛОМУРУ И ДАЛЬШЕ
Тенгери лежал на левом берегу речушки, протекавшей совсем недалеко от Йенпина, и пока он открыл глаза, прошло много–много времени, он даже сам не знал, как долго пролежал здесь. Первое, что дошло до его сознания, так это какое над ним высокое небо. Лежал он на спине, затылком в воде, и, кроме неба, синего, бескрайнего и красивого, как Керулен, ничего не видел. Но Тенгери сразу сообразил, что он не у Керулена, потому что со стороны города доносился шум сражения, крики, отрывистые приказы и стенания раненых. Ноги Тенгери были на прибрежном песке. Пошевелить ими он был не в состоянии. На них словно навалилась невесть какая тяжесть, сбросить которую он был не в силах. Речная вода холодила затылок. Она то подбегала, то убегала — это, наверное, было дыханием реки. Тенгери повернул голову вправо. Увидел упавшего ничком убитого монгола, повисшего на невысоком кустике с желтыми цветами. Чуть поодаль из воды торчали лошадиные ноги. А дальше по всему берегу валялись трупы, где поодиночке, а где целыми кучами. На расстоянии они напоминали все уменьшавшиеся в размерах тюки с полотном, которые раздувал ветер. Слева от Тенгери лежала китаянка в темно–синем платье, молодая женщина или девушка. Еще живая, потому что грудь ее вздымалась. Казалось, кто–то вонзил в ее тело тяжелый меч, но это было не так, меч был на расстоянии двух–трех пальцев от нее в мелком песке. Женщина застонала и замотала при этом головой. Лицо ее было в крови, запекшейся на солнце.
«Вот здесь я и умру», — подумалось Тенгери. Шум сражения не затихал и не отдалялся, и Тенгери понял, что воины хана пока что не овладели Йенпином. А если они не проникнут в город, то вполне возможно, что китайцы опять сделают вылазку и опять отбросят хана от крепостных стен. «Тогда они, китайцы, найдут и убьют меня, — подумал Тенгери. — Эту девушку или женщину они выходят, ведь она их рода и племени. Меня же они убьют».
Он то и дело поглядывал на молодую женщину и был бы рад заговорить с ней, но она только постанывала и не сводила глаз с прекрасного высокого неба. Один раз она подняла руки, словно желая кого–то обнять и притянуть к себе, но они сразу бессильно упали на песок.
Повернув голову набок, он мог без труда напиться речной воды. И он приник к ней, пил долго и жадно, как будто собирался напиться воды на всю жизнь. Тяжести на ногах он больше не ощущал, но зато и ног совсем не чувствовал, и он подумал: «А вдруг у меня их больше нет?» Спина горела так, будто он лежал на тлеющих угольях. Упершись руками в песок, он попытался сдвинуться с места. Это ему удалось. Но жгучая боль в спине не уходила. Похоже, она даже усилилась, стала невыносимой. И тогда он затих, лежа на боку и глядя на китаянку.
Вдруг
— Монгол! — едва слышно проговорила она.
Это прозвучало как проклятье.
Тенгери силился улыбнуться, не зная, что ему еще сделать. Но он не сумел изобразить даже подобия улыбки. Он вдруг содрогнулся от мысли, что такая улыбка могла быть встречена как издевательство, не иначе: ведь она была одной из тех, кого они вместе с детьми и стариками погнали перед собой, чтобы заставить китайское войско отступить без боя. Так им приказали тысячники и сотники, и они повиновались, потому что обязаны были оказывать им полное повиновение, если сами не хотели умереть.
«Однажды смерть настигнет каждого из нас, — подумал Тенгери сейчас, когда женщина смотрела на него с такой ненавистью. — И кто знает, может быть, лучше умереть молодым, когда не успел еще натворить бед, чем поздно и кругом виноватым. Вот эта женщина, например, жила в своей деревне, как Герел у Керулена, а теперь должна умереть, хотя ничего плохого никому не сделала».
Женщина сместилась немного влево, и в ее руке оказался маленький кинжал.
— Монгол! — еще раз сказала она.
— Брось его! — сказал ей Тенгери по–китайски.
— Монгол! Монгол!
Она попыталась приблизиться к нему, перекатившись на другой бок, и уставилась на Тенгери. Но силы быстро оставили ее. Некоторое время она лежала на животе, уткнувшись лицом в песок, и стонала. Однако кинжал в руке сжимала крепко.
— Да брось ты его! — повторил Тенгери, и сказал это без угрозы в голосе, а скорее дружелюбно, со снисхождением. — Мы оба умрем здесь, зачем же тебе убивать меня до срока? Ты посмотри на небо! Оно у вас почти такое же красивое, как над моей ордой у Керулена.
Но китаянка не ответила, может быть, она и не поняла вовсе слов Тенгери. Она снова попыталась пусть ненамного, но приблизиться к нему. Теперь расстояние между ними было не больше шага.
«Она и впрямь хочет убить меня», — подумал Тенгери и показал ей свои руки: у меня, мол, никакого оружия нет, я не причиню тебе зла.
Однако это обстоятельство лишь подстегнуло ее. Женщина наверняка вспомнила, как они, безоружные и беззащитные, бежали к реке, чувствуя за спиной горячее дыхание лошадей монголов, и вот теперь они поменялись ролями: перед ней безоружный и беззащитный монгол. Она улыбалась. Может быть, неукротимая ненависть прибавила ей сил, и она приблизилась почти вплотную к Тенгери. Тут молодая женщина закашлялась, и из уголка рта со слюной потекла тоненькая ниточка крови. И когда она подняла руку с маленьким кинжалом, чтобы нанести удар, Тенгери уже нечего было опасаться: силы опять оставили женщину, рука опускалась помимо ее воли, и Тенгери не стоило большого труда отнять у нее этот кинжал. Она с удивлением смотрела на него, в ожидании, что теперь–то он наверняка убьет ее. Но во взгляде женщины не было и тени страха, она и не думала просить пощады, все та же ненависть светилась в ее глазах. Тенгери же отшвырнул кинжал подальше в воду.
— Вот так, — сказал он. — А теперь посмотри на небо и вспомни о чем–нибудь приятном…
Нет, он и сам не знал, что еще сказать. «Может быть, ей нет никакого дела до неба и ничего приятного в ее жизни не было?» — подумал он. Но как бы там ни было, сейчас женщина опять лежала на спине и действительно смотрела на небо. Тенгери очень хотелось, чтобы теперь, когда он бросил кинжал в речку, она посмотрела на него и улыбнулась. Но она и не думала улыбаться — смотрела себе на небо, и все.
Мысли об этой женщине овладели Тенгери, и на какое–то время он даже забыл о смерти. Но вот до него снова донесся шум от городской стены. «Они, как видно, топчутся на месте, — подумал он. — Да, это так. И если китайцы опять выйдут из Йенпина, а наши побегут, мне не жить».