Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
— Нет, Газель.
— Но мы все равно поставим сегодня свою юрту, Тенгери?
— Да.
И они заторопились к своим лошадям.
— Может быть, это было бы совсем неплохо, если бы тебя назначили придворным художником и резчиком по дереву.
— Меня, монгола? Среди всех остальных иностранцев?
Ошаб тем временем выехал из камыша и держал путь в орду.
— Где мы поставим нашу юрту, Черный?
— В самом красивом месте, Газель. У реки, у цветущих кустов.
— А свои овцы у нас будут?
—
— Целых пять, Черный? Ты такой богатый?
— Богатый? Я поменяю на них маски из империи Хин, это моя доля военной добычи. И получу за них пять лошадей и не меньше восьми овец.
— Черный! — радостно воскликнула она, вспрыгивая на своего конька. — Неужели у нас и впрямь будет восемь овец и пять лошадей? Вот здорово!
— И еще шелк, Газель, синий шелк, красный шелк и желтый шелк — все для тебя, Газель! Да, Газель, я совсем забыл о жемчужных ожерельях!
Они мчались сейчас почти вплотную друг к другу сквозь камыш, нахлестывая лошадей, и кричали от радости. Саран скакала без седла, прижавшись головой к шее конька. Ее длинные волосы развевались на ветру так же, как и его иссиня–черная грива. Из–под копыт лошадей вспархивали испуганные утки, длинноногие цапли степенно и горделиво отходили в сторону. Когда они выехали на луг, Ошаб, так ни разу и не оглянувшийся, уже привязывал лошадь к жерди подле своей юрты.
— Когда у нас будет пять лошадей и восемь овец, — радовалась Саран, — и своя юрта…
— Не забывай о шелках и ожерельях!
— …тебе незачем будет идти к хану. Так что не расстраивайся, если он не возьмет тебя!
— Мне это совсем не нужно, Газель! Почему бы я стал расстраиваться?
— Ты мог подумать: «Он не позвал меня, потому что моя вещь ему не понравилась».
— Чтобы знать, на что я способен, мне не хан нужен, Газель, а только я сам!
— Да, Черный! А я? Я тебе разве не нужна?
— Конечно, нужна, конечно!
Через некоторое время, когда они выехали уже на торную дорогу, Саран спросила:
— А если он позовет тебя? Пойдешь? Хотя тебе и не хочется, Черный?
— Придется пойти, — ответил он упавшим голосом.
Сейчас они ехали медленнее, придерживая лошадей.
Еще издалека они заметили глашатая с чьей–то отрубленной головой на шесте, которого сопровождали стражники с обнаженными мечами. Глашатай кричал:
— На него обрушился гнев хана, и его наказали за непокорность! Гнев хана обрушится на всякого непокорного! Тот, кто отказывает в повиновении хану, отказывает в повиновении богам! Чингисхан — это бог на этой земле!
Дети забегали за юрты и прятались. Только собаки безучастно валялись в пыли, да козы и овцы тоскливо жались друг к другу на жаре.
— Гнев хана обрушился на него… — снова взялся за свое глашатай.
Над шестом с отрубленной головой кружили два стервятника. По шесту
— Да, тебе все–таки придется идти, — согласилась Саран.
Стоявшая у своей юрты Герел воскликнула:
— Вот и он! А ты никак не мог его найти! — откинув полог юрты, крикнула она Ошабу. — Он вернулся!
Ошаб вышел наружу, покачал головой и подтвердил, что все утро искал его, Тенгери.
— С сегодняшнего дня мы будем жить в одной юрте, — сказал Тенгери, указывая на Саран.
Он проговорил это таким тоном, что сразу можно было понять: его нисколько не интересует, зачем он понадобился Ошабу.
— В одной юрте! — повторила за ним Герел. И с укоризной посмотрела на мужа: — Ты мог бы искать его хоть целый день! Кто уговорился жить в одной юрте с другим, того нипочем не сыщешь, если он сам не объявится…
И она приветливо улыбнулась им обоим. В ее глазах зажглись огоньки памяти о давным–давно прошедшем.
— Значит, вы еще больше обрадуетесь, когда узнаете, зачем я посылала Ошаба за тобой, Тенгери.
— Они приехали и забрали все твои фигуры! — с гордостью проговорил Ошаб.
— Люди хана?
— Да, их было двое.
— Вот как!
— Смотри, он не радуется, — удивилась Герел. — Нет, ты погляди, он и правда ни чуточки не обрадовался! Тебе, наверное, было бы по душе, если бы они вернули ту, что им отдали мы, и сказали, что лучше бы тебе продолжать пасти табуны, а об остальном забыть.
— Не скажу, что я рад. Но и что я не рад, тоже не скажу.
Тенгери бросил вопросительный взгляд на Саран.
— У него сейчас другое на уме! Вот в чем дело, жена, — подытожил Ошаб, мотнув головой в ту сторону, где рядом со своим коньком стояла Саран.
— И что же они сказали о моих игрушках и фигурах?
— О-о, они были очень добры, это было сразу видно по выражению их лиц, — поспешила ответить Герел. — При дворе твои фигуры понравились. Сегодня после обеда ты должен явиться к одному очень важному господину, который живет по правую руку от главных ворот в большой юрте. Он сообщит тебе решение властителя. А зовут его Чим.
— Чим! — буркнул Тенгери.
— Тебя назначат резчиком по дереву при дворе Чингисхана! — радостно воскликнул Ошаб.
— И когда ты им станешь, ты забудешь о нас, — вздохнула Герел.
— Как это забуду, Герел? — искренне возмутился Тенгери.
Подняв брови, Ошаб рассудительно заметил, что все, кого призывают ко двору хана, начинают расхаживать с видом высокомерных журавлей.
— Самый обыкновенный слуга, вся служба которого хану только в том и состоит, что он сторожит юрту, где сложены седла придворных, раздувается от важности, как индюк, а на нас смотрит как на ничтожнейших воробьев, чье высшее счастье — купаться в пыли.