Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
— Что подумали бы обо мне мои враги, — говорил с улыбкой Чингисхан, — если бы узнали, что я, один из величайших властителей в мире, опускаю мои усталые ноги в бочонок с горячей водой?
Хитроумный китаец уверял его, что враги всегда найдут чем его уязвить, будет ли он опускать ноги в горячую воду или нет.
— Гораздо важнее узнать, что говорят по этому поводу те из ваших друзей, которым вы велите оставить вашу дворцовую юрту! — говорил он.
— Они ни о чем не догадываются!
— Тогда вы — единственный человек, который не
— Вот как? — Хан вынул ноги из бочонка. — Что ж, пусть себе знают, — равнодушно проговорил он. — Чего бы я не вынес, так это их сочувственных взглядов! Будут они мне повиноваться, как прежде, увидев меня в таком положении? Способен ты, друг, представить себе бога, засунувшего голые ноги в бочонок с горячей водой? Молился бы ты такому богу? И болеют ли вообще боги? А разве я не бог?
Китаец вытер досуха ноги властителя и обмотал их большим куском мягкой белой ткани.
Снаружи один из стражников доложил, что прибыл гонец со срочным донесением для хана.
— Пусть подождет! — сказал властитель ученому–китайцу. А тот в свою очередь прокричал этот приказ стоявшему у входа в дворцовую юрту телохранителю.
И там сразу все стихло. Хан продолжил свою мысль:
— Нет–нет, друг мой! Стоит хотя бы нескольким из них увидеть меня задравшим халат и с голыми ногами в воде, и о поклонении мне как земному божеству можно забыть навсегда.
— Но ведь это для них не тайна, — продолжал упорствовать китаец.
— Догадываться и видеть собственными глазами — разные вещи! Многие способны поверить лишь после того, как сами убедятся в том, о чем они до тех пор лишь догадывались, мой друг.
Целитель из империи Хин с улыбкой кивнул. Ему, наверное, было совершенно безразлично, принимают ли подданные этого властителя кочевников за бога или нет, но то, что Чингисхан сам себя считает божеством, его умиляло.
— Вам пора отдохнуть, — строго проговорил он, после чего властитель послушно прилег и укрылся.
Снаружи снова послышался голос стражника: у гонца, мол, действительно очень важные новости.
— Спроси, — повелел хан ученому–китайцу, — не надвигается ли на нас враг?
Целитель приблизился к выходу, откинул синий полог и обменялся со стражником несколькими словами. После чего вернулся к Чингисхану и передал ему, что опасаться нападения неприятеля пока не приходится; однако, как утверждает гонец, весть он принес безрадостную.
— Я — раб! — сказал вошедший.
— И что? Может быть, рассчитываешь выйти из дворцовой юрты свободным?
— Не потому я здесь, властитель: я пришел, чтобы сказать тебе, что был четыреста пятидесятым человеком из того торгового каравана, который ты в начале этого лета отправил в Хорезм, где мы, как и много лет подряд, должны были поменять шкуры белых верблюдов, красную кожу, соболиные и горностаевые меха на те товары, что ты пожелал.
— Да, таково было мое желание, раб!
В дворцовую юрту зашли Джучи и Джебе
— Продолжай, раб!
Невысокого человека в порванной одежде начала бить дрожь, ведь все собравшиеся в юрте не сводили с него глаз. Ему, конечно, никогда прежде не доводилось видеть хана вблизи. И кроме того, он был совсем без сил после долгого пути и всего того, что пережил.
— Я четыреста пятидесятый человек… — снова выдавил он из себя, но Чингисхан перебил его:
— Это мы уже слышали, раб! — Хан проговорил это милостиво и даже удостоил его улыбки.
— Да, — пробормотал раб, — но остальные четыреста сорок девять человек убиты.
— Убиты?
— Да, убиты. Я последний из четырехсот пятидесяти, — повторил гонец. — Мне подарили жизнь, чтобы я, четыреста пятидесятый, донес до вашего слуха, что остальных убили. Да, так мне было приказано.
Гонец пошатнулся, потом его затрясло, и он повалился на ковер. По знаку хана к нему подбежало несколько слуг и рабов. Они растерли его лицо пахучей жидкостью, а потом влили в рот настой, который им дал китайский целитель. Когда гонец открыл глаза, перед ним стоял хан, который и сказал ему:
— Радуйся: с сегодняшнего дня ты больше не раб.
Маленький человечек улыбнулся, и тогда Чингисхан спросил, видят ли теперь его глаза и слышат ли уши.
Гонец слабо кивнул.
— Подложите ему шелковые подушки, чтобы его измученное тело отдохнуло.
Слуги донельзя удивились, но, конечно, повиновались. Вот и вышло так, что маленький человечек, считанные минуты назад еще раб, сел в своих лохмотьях на шелковые подушки и начал свой рассказ с того, как наместник пограничной крепости Отрар набросился на монголов с обвинениями, что они все, дескать, лазутчики и наемные убийцы.
— Он разграбил весь наш караван. А потом заставил нас всех встать на базарной площади на колени лицом к стене. Потом откуда ни возьмись набежала тьма хорезмских воинов и всем, кроме меня, отрубили головы. А меня, ничтожнейшего раба, оставили в живых, чтобы я принес тебе весть об этом избиении твоих верных слуг.
— Имя наместника Отрара знаешь?
— Да, его зовут Гаир, мой хан.
— Гаир, — Повторил Чингисхан, взглянув на Джебе и Джучи. — Гаир — это еще не Мухаммед! Самоуправство наместника Отрара приведет Мухаммеда в бешенство, и он выдаст мне этого негодяя! Или ты считаешь, что этот Гаир действовал по повелению Мухаммеда?
— Об этом мне ничего не известно.
— Нет, этого не может быть, — сохраняя полное спокойствие, проговорил хан. Он даже не распалился. — Как повелитель Запада, имя которому Мухаммед и который сам себя называет тенью Аллаха, предстанет перед своим богом, став подлым убийцей беззащитных?
— Может быть, всему виной корыстолюбие наместника? — осторожно предположил Джебе.
— Так ли это? — спросил Чингисхан.
— И это мне неизвестно, — ответил сидевший на шелковых подушках маленький человечек.