Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
В траве белели обглоданные кости.
Почти из–под самых копыт испуганно взлетали в небо вороны. Никаких пастухов, никаких охотников. Нас никто не преследует. Ночью мы скакали помедленнее. Тенгери спал, скорчившись в седле. Золотой Цветок не спрашивала, далеко ли до северных лесов. И хорошо, что не спрашивала, потому что я и сам этого не знал.
Когда солнце поднялось из росистой травы, мы, усталые, спешились и легли отдохнуть. Мне снились леса и реки, и вдруг степь вокруг меня задрожала, сперва мягко, а потом все сильнее и, наконец, так сильно, что вытряхнула меня из сна, и я, к своему удивлению, увидел
На пятую ночь небо затянули тучи. Ни одна звезда не указывала пути на север. Эта темень становилась зловещей. Мы сидели на земле, тесно прижимаясь друг к другу. Сон не шел, и ни зги не видно — куда поскачешь? Где–то вдали подвывали волки, и Тенгери сидел с луком и стрелами в руках.
— Вон там, отец, что–то в траве шевелится, — прошептал он.
А я ответил:
— Это ветер, Тенгери, это ветер ласкает траву!
Он разочарованно опустил лук на колени. Он предпочел бы, чтобы грозно сверкнули волчьи глаза. О страхе, холодившем наши с Золотым Цветком жилы, мы ему ничего не сказали. Мы разговаривали с ним, хотя предпочли бы помолчать, и шутили, хотя нам было вовсе не до смеха.
. — Мы построим себе новую юрту? — спросил мальчик.
И Золотой Цветок ответила:
— Гораздо более красивую, Тенгери, и гораздо более просторную.
— У реки?
— У реки, мой сын, — сказал я. — На невысоком холме, где растут березки, цветут цветы и где неподалеку есть кедры.
Он положил лук и стрелы в траву, словно забыв о волках.
— Ты любишь кедры, отец?
— Да, Тенгери.
— А почему?
— Потому что они всегда зеленые, гордые и красивые, и потом, мой сын, кедры не умирают, они растут из прошлого в будущее, они живут среди нас, как могучие великаны, они — свидетели времен. И когда ветер набрасывается на них, они начинают рассказывать, как умудренные жизнью седовласые старцы. Кто научится понимать их, тоже наберется мудрости, сын мой.
— Там, куда мы скачем, отец, кедры есть?
— Их там тьма–тьмущая, Тенгери.
— Теперь я тоже полюбил их, отец.
— Кто любит правду, полюбит и кедры, сынок, — сказал я еще.
Начался дождь, тихий и ласковый. Лошади всхрапывали и били копытами. Я натянул спящему Тенгери маленькую соболиную шапку на лицо. Иногда луна пробивала дырку в тучах и вонзала в степь острый луч. А потом снова становилось темно, и я с трудом различал даже лицо сидевшей рядом жены. Теперь мы сидели, не прижимаясь друг к другу, и часто поднимались на ноги, чтобы не уснуть.
Беспокойство мое росло.
— Этой ночью, Золотой Цветок, мы теряем то, что обрели в нашу первую ночь.
— А разве преследователи тоже не пережидают темень, Чоно?
— Нет, — ответил я. — Степь велика, и туч не хватит, чтобы затянуть все небо!
Брезжил рассвет.
Мы снова нахлестывали лошадей.
У моего белогубого пегого изо рта вылетали брызги крови. Я давно отпустил поводья и вцепился в его гриву.
— Тенгери! Поддай жару своему! — крикнул я.
— Он летит, отец! — смеялся в ответ мальчик.
Озеро. Брызги воды из–под копыт наших лошадей.
Стая сытых ястребов разлетелась в разные
— Лес! Лес! Лес! — закричал я.
— У неба! — откликнулся Тенгери.
— Да, у неба! — подтвердила Золотой Цветок.
И правда, небо зацепилось за лес, и мы с тоской и надеждой смотрели в ту сторону. Горизонт был залит синевой. Лес, казавшийся бесконечным, гудел и раскачивался. Деревья вырастали из узкой серебристой полоски, протянувшейся между лесом и степью. И мне вспомнились слова одного старика: небо, дескать, только отражает то, что несет на себе земля.
Мы мчались вперед под восходящим солнцем, все время имея лес перед глазами — и этот день, и всю ночь за ним, а к полудню следующего дня мы были все так же далеко от него, как и вчера. Нет, он почти совсем не вырос.
— Три кедра, отец!
Мы остановились.
Деревья стояли у широкого озера, и Тенгери сказал:
— Половим рыбу?
Лицо мальчика было покрыто желтоватой пылью. Вид у него был нездоровый, усталый и голодный, а глаза воспалены.
— Лови рыбу, Тенгери!
Золотой Цветок устало улыбнулась. Мы сильно проголодались, а лошади до того выдохлись, что мне было больно на них смотреть. Мы разложили костер у самой воды. Через некоторое время Тенгери поймал одну рыбу и сразу еще одну.
— Здесь мы не останемся! — сказал мальчик. — Кедры здесь есть, но рыбы совсем немного!
Мы присели к огню и поджарили рыбу.
Заходящее солнце коснулось высокой травы и окрасило вечнозеленые кедры в красный цвет.
В спускающихся сумерках Золотой Цветок заснула. Мальчик спал, положив ей голову на грудь, и во сне их бледные лица походили на лица мертвецов.
Головешки в костре догорали.
Озеро что–то бормотало во сне.
Цветы закрыли свои головки.
Я поднялся на невысокий холмик и увидел, как из почти совсем зашедшего солнца выехало десять всадников — с копьями, мечами и боевыми топорами. Они быстро приближались к нам. Я еще раз бросил взгляд на три кедра и мысленно произнес, как клятву: «Кедрам не дано умереть, они растут из прошлого в будущее, они живут среди нас, как могучие великаны, они свидетели времен. И когда ветер набрасывается на них, они начинают рассказывать, как умудренные жизнью седовласые старцы. И да умножится мудрость тех, кто будет внимать им. Слышишь, Тенгери?»
И я пошел обратно, к потухшему уже костру, и сел рядом с Золотым Цветком и Тенгери.
Они все еще спали.
А когда всадники спрыгнули с лошадей, я тоже закрыл глаза.
КОММЕНТАРИИ
КУРТ ДАВИД — известный немецкий писатель, родился в 1924 году в Райхенау. Начал писать в пятидесятые годы и обратил на себя внимание читателей первым же своим романом «Совращенные» (1956), своеобразным итогом расчетов целого поколения молодых немцев с недавним фашистским прошлым. Одна за другой выходят его повести «Письма Господу Богу», «Михаэль и его Черный Ангел» и «Прорыв в никуда», отмеченные тонким психологизмом и поэтическим восприятием действительности. Он не без успеха пробует себя и в других жанрах: в юмористических рассказах и повестях для детей и юношества, в приключенческой литературе.