Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
— Он по мою душу, — сказал Тенгери. — Судя по нарядной одежде, это гонец хана.
Герел испуганно вскочила на ноги.
— К тебе? А вдруг ко мне? Боже мой, я такое сказала… Если кузнец все–таки слышал…
— Да что ты, Герел, видишь, как гонец улыбается!
— Улыбается, улыбается, — возбудилась женщина. — Разве у каждого его намерения на лице написаны?
Всадник остановил лошадь в нескольких шагах от них и вежливо спросил:
— Ты Тенгери?
— Да, господин!
— Приемный сын Кара—Чоно?
— Да, господин!
Лошадь
— Великий хан призывает тебя к себе!
Гонец огрел своего вороного плеткой, тот отпрыгнул в сторону и исчез вместе со всадником между юртами.
Тенгери вдруг заметил, что стоит перед юртой в полном одиночестве: Герел ушла от греха подальше, а Ошаб чем–то занимался у загона для скота и не оглядывался. «Какими крохотными все они становятся, когда на них падает тень хана, — подумалось Тенгери. — Когда я прошлой ночью пустился в погоню за жеребцом белой масти, я в своих мыслях тоже был ростом с мизинец или как мышь–полевка, прошмыгнувшая мимо большой юрты».
Он сидел в седле со спокойной душой и даже улыбался. «Да, Тенгери, ты должен улыбаться и оставаться такого роста, как есть; вот именно — улыбаться, потому что у тебя чистое сердце и на уме нет ничего дурного; ты сильный, ты не из тех, кто, единожды упав, уже не поднимается».
— Эй, кузнец! Посильнее лупи по раскаленным наконечникам. У хана больше врагов, чем стрел!
— Гонец передал тебе добрую весть от хана?
— А ты откуда знаешь?
— Ну, хотя бы по тем шуткам, что ты со мной шутишь!
— Шутки? Стрелой больше и копьем больше, это лучше, чем стрелой или копьем меньше.
— Еще бы, еще бы! — воскликнул вдруг кузнец и начал подгонять своих помощников, которые изо всех сил заколотили молотами по раскаленному железу, а мехи запыхтели коротко, как пыхтит набегавшаяся по жаре собака.
Довольный тем, что сумел озадачить и раззадорить кузнеца, Тенгери поднимался верхом по дороге, ведущей в главный лагерь. Ехал он степенно, с улыбкой на устах и ничем не походил на человека, который встревожен неожиданным вызовом к хану. По дороге ему встретился караван тяжело навьюченных верблюдов, женщины с кувшинами и повозки с бочками питьевой воды. А тянули эти повозки могучие яки. В тени некоторых юрт валялись в пыли овцы, козы и собаки. На краю дороги сидел, прислонившись спиной к теплому камню, слепой старик, походивший на мертвеца. За его спиной дети играли сухими бараньими костями.
— Где ты потерял свои глаза, старик? — спросил Тенгери.
Тот приподнял голову.
— В битве против меркитов у Килхо.
— Плохо ничего не видеть, — сказал Тенгери, перестав улыбаться.
— Плохо? Хорошо! Очень даже хорошо. Теперь я не вижу того, что мне приходилось видеть до тех пор. Одно плохо: чересчур долго боги заставляют меня ждать, когда я поднимусь к ним.
— А хан тоже забыл о тебе?
Слепой испуганно вздрогнул, а потом выдавил из себя:
— Кто ты такой, что
— Я приемный сын Кара—Чоно, старик!
— Ты сказал… Кара—Чоно?
Слепой повалился на бок и пополз в пыли в сторону игравших детей.
— Ты что же, сын предателя, хочешь, чтобы из–за тебя слуги хана переломали мне хребет? Щебечешь тут беззаботно, как птица, но летать–то ты не умеешь. Нет–нет, ничего ты от меня не услышишь. Пусть меня к себе возьмут боги, а не дьявол…
Дети подняли старика и отвели к его юрте.
«Он едва жив, — подумал Тенгери, — но свой страх он потащит за собой в могилу. А моего отца он все–таки знал. Не будь он столь труслив, он рассказал бы мне о нем».
Тем временем Тенгери достиг ворот, за которыми открывалась улица, ведущая в самую сердцевину лагеря. Отсюда его сопровождали два стража, молчаливые и дородные, которые потом, в нескольких десятках шагов от дворцовой юрты, передали его двум другим, но столь же дородным и молчаливым стражам. Но и те проводили его не к самому хану, а довели лишь до маленькой юрты, где его принял слуга хана в дорогом синем халате.
— Подойди ко мне! — велел ему слуга.
А другой принял у него лошадь.
Слуга спросил:
— Не спрятал ли ты в своем платье кинжал, иглу или что–то подобное?
— Нет.
— Тогда войди и сними с себя одежду, чтобы мы могли проверить твои слова.
— Вы не доверяете мне?
— Я делаю то, что мне приказано ханом.
— Хан подозревает меня, потому что я приемный сын.
— Хан никого не подозревает. Это вопрос безопасности!
— Он всех подозревает?
— Многих!
— Выходит, он не доверяет большинству?
Слуга укоризненно взглянул на Тенгери и спокойно проговорил:
— Если перед тобой лежит тысяча яиц и ты подозреваешь, что три из них протухли, сколько ты разобьешь, чтобы найти эти три?
«Конечно, все», — подумал Тенгери, но лишь улыбнулся и покорно снял с себя одежду.
— Благодарю тебя за молчание, — сказал слуга, — молча можно сказать больше, чем словами!
Он ловко ощупал все швы на одежде Тенгери, все складки, все карманы.
— Если я чего не нашел, это дано найти только богам! Можешь одеваться!
«Скользкий он, как рыба», — подумал Тенгери и, одевшись, вышел из юрты.
— Пойдем! — сказал ему другой слуга и повел к дворцовой юрте хана.
Поначалу все и впрямь выглядело так, как представлял себе Тенгери прошлой ночью: Чингис сидел перед своей юртой на шелковом мате, однако стражи в черном с волчьими глазами не окружали его, а держались несколько в стороне. Рядом была только его супруга Борта, которая как раз протянула ему обеими руками большую золотую чашу с кумысом. Он пил жадно, задыхаясь, и на лбу его блестели капельки пота. Когда он, откашлявшись, отставил чашу в сторону, то утер рукавом светло–голубого халата пену с бороды и губ и бросил взгляд на Тенгери: