Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
— Подобно тому, как боги совершили ваше омовение сразу после того, как вы родились, я совершаю омовение тела Будды чистейшей влагой божьей.
А потом окропили всех собравшихся на молебен этой святой водой и прополоскали ею рот, чтобы очистить его от запаха душистого чая.
Старший лама провозгласил:
— Омовение, которому мы подвергли через зеркало тела всех Будд и которое перешло затем на вас, освящает и очищает душу и тело. Подобным же образом омовение очищает от грехов, сколь бы давно они ни были совершены, от всех болезней и напастей, тело омывается природной силой чистейшего и ярчайшего света, благодаря чему продлеваются годы жизни,
После этой церемонии ламы вышли во внутренний двор, чтобы покормить голубей, которые садились им на руки, на плечи и головы, доверчиво поглядывая на них красными глазенками. Вокруг лам столпились верующие, большей частью больные, принесшие в мешочках и узелках ячмень, просо, фасоль и горох, чтобы заплатить ламам за исцеление: ведь те умеют читать книги, в которых сказано, как лечить от всех болезней.
— Все излечимо, ничего неизлечимого нет, — говорили священнослужители. И не всегда они предлагали травные лекарства, иногда это были волчьи зубы, кости обезьян, мясо змей или рога антилопы. Ну и волшебные заклинания в придачу.
Когда в ворота въехал на осле богато одетый купец и обнажил перед ламами ногу, они сразу отвели его в одно из своих помещений — ведь он бросил им мешочек не с фасолью или просом, а со звонкой монетой.
Помимо тех, кто посвятил себя искусству врачевания, были и такие монахи, которые отдавали все свободное время писанию картин или ваянию. В полуденный час, когда светло и воздух чист, они усаживались на помост в южной части пагоды, под выступающей крышей. Отсюда открывался вид на море и на крутой берег, и верующие их здесь не отвлекали. А Тенгери, который издали углядел их по бросающимся в глаза ярко–желтым халатам, решительно направился прямо к ним. Но вначале остановился все–таки под узкой лестницей. Не из страха, конечно, а из уважения к их молчанию и той серьезности, с которой они трудились над своими картинами и фигурами.
Кто–то сказал:
— Пришел какой–то монгол!
Все подняли глаза, но никто и словом не обмолвился, и все вновь обратились к своей работе. От взгляда Тенгери не укрылось, что один из них все–таки улыбнулся. Этот китаец мог быть его одногодком, и Тенгери захотелось подойти к нему. Поднявшись по лестнице, он кивнул монаху, а тот ответил ему:
— Санбайнсано!
— Санбайнсано! — ответил Тенгери. — Вы монгол?
— Разве обязательно быть монголом, чтобы говорить по–монгольски?
— Выходит, вы не из наших.
— Нет. Но мы, монахи, говорим на многих языках: как иначе нести наше учение в другие страны? Будда учит нас говорить с каждым, поэтому мы и изучаем чужие языки!
На коленях у монаха была рама с натянутым внутри нее куском темно–зеленого шелка. На нем уже можно было различить ярко–желтые очертания Будды. Но сейчас монах на время прервал работу, потому что его учитель, стоявший за спиной, спросил:
— А какими вы изобразите его руки?
— Обе ладони, — ответил молодой монах, — будут напоминать красные лотосы, их линии должны быть глубокими, но не искривленными. А цвет у них будет… как кровь у зайца!
Мастер удовлетворенно кивнул и спросил, что сказано в правилах об изображении мускулов и жил.
— О учитель, мясо мускулов должно быть бугристым, а жилы должны присутствовать, оставаясь невидимыми!
— Все верно, брат! Повторите еще раз правило о тыльной стороне руки и о ногтях!
— Тыльная сторона руки выпуклая,
— Если вы будете рисовать так, как излагаете правила, я останусь вами доволен, — сказал учитель и перешел к другому ученику.
— А почему бы вам не нарисовать Будду таким, каким вы его видите и представляете? — с удивлением спросил Тенгери.
— Потому что Будда есть один–единственный, и, значит, каждое новое его изображение не должно ничем отличаться от тысячи других в пагоде, ибо у него есть тридцать две больших и восемьдесят маленьких красивых черт и черточек.
— Нравится вам изображать все в точности так, как предписано?
— Об этом я еще никогда не задумывался, — уклонился от ответа монах. — Да, кстати: все, что Будду окружает — море, небо и землю, — я могу нарисовать как пожелаю.
— Тогда я на вашем месте рисовал бы только море, небо и землю.
— Будда во всем и повсюду! Как бы вы, если вы монах или лама, стали рисовать море, небо и землю без Будды? Нет–нет, это нам запрещено!
— Я не монах!
— Разве я утверждал это, брат?
— Зато я ни рисовать, ни вышивать картины не умею, — упавшим вдруг голосом проговорил Тенгери.
— Когда я пришел в монастырь, я тоже не умел! Я не умел ни читать, ни писать — ничего! — Тем временем монах успел нарисовать ладони Будды такими, что они напоминали листья лотоса и имели цвет крови зайца. — Так научитесь рисовать!
— Я монгол, брат!
— И что с того? Научиться рисовать может каждый. Хорошо у него будет получаться или нет — выяснится потом. Но научиться рисованию можно! Если вы полюбите то, что будете рисовать, получится!
— Почему вы рисуете голову Будды похожей на куриное яйцо?
— Так гласит правило, брат!
— А откуда вы знаете, какие краски накладывать?
— Это предписывает сам Будда, когда время от времени рисует на небе радугу. Вот эти краски мы и берем!
С покатой крыши упало несколько капель талой воды. Солнце светило монахам прямо в лицо, но они продолжали рисовать, резать по дереву или лепить фигуры Будды из воска, что Тенгери показалось особенно странным.
А некоторые сбивали масло из молока яков до тех пор, пока оно по цвету не начинало напоминать тело божества. Масло они тоже разрисовывали светящейся краской. Когда солнце скрылось за холмами, а снег на крыше перестал подтаивать, монахи сошли с помоста вниз.
— Если хотите, приходите еще, — предложил монах, удаляясь вместе с другими в сторону ворот главного храма, где они готовились к вечернему богослужению.
Идя по крутому каменистому берегу, Тенгери впервые за долгое время испытывал добрые чувства: этот день ничем не напоминал множество других, ему предшествовавших. Его так и подмывало и завтра, и послезавтра снова и снова посещать монастырь, чтобы наблюдать, как монахи собственными руками создают вещи удивительной красоты. С приходом зимы замерзла не только земля, но замерла и война, и теперь у воинов не было иных занятий, кроме как заботиться о стадах и табунах да забивать заболевших овец и лошадей. Ну и изредка выставить часовых или отправиться в дозор или на разведку. Нет, Бат не имел ничего против того, чтобы Тенгери появлялся в монастыре. По крайней мере, он ничего такого не сказал. Может быть, он проявлял такое снисхождение к нему еще и потому, что по его вине Тенгери всю ночь простоял голым, привязанный к тополю.