Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
— Тысячник спросит вас, почему вы этого не сделали. Что вы ему ответите, десятник? — спросил первый.
Тенгери промолчал. Он спрашивал себя, имеет ли смысл признаться им в том, что в тот момент больше думал о жителях китайской деревушки, чем о выполнении задания, И раз он молчал, как бы признавая тем самым свою вину, заговорил другой воин:
— Двое убитых! Двое убитых и никакой добычи! Это все равно как если бы в твой загон забрался ночью волк и зарезал сразу пять овец. Ты, допустим, можешь на другой день поймать и убить его, но пятерых овец тебе не вернуть!
Сойдя
Ускакали они молча. Колодец, пастух, верблюды — все это осталось за спиной, никто в ту сторону не оглядывался. Ночью снова пошел снег, но на утреннем солнце к полудню опять растаял.
Побережья и китайской деревушки они достигли к вечеру, когда с моря задул холодный ветер, придавивший огни костров. Над кибитками и юртами стелился белый дым, а между ними шныряли приблудные псы. Откуда–то доносился протяжный рев ослов. Воины пели:
Мы пьем рисовую водку,
Как пили бы кровь врага…
Вон там, вдали, возвышается монастырь. На чистом вечернем небе его силуэт, как и силуэт самого утеса, вырисовывался особенно четко.
Когда Тенгери доложил, как и полагалось, о происшествии тысячнику и вышел из его юрты, он словно тяжелый груз с плеч сбросил, таким заметным оказалось испытанное им облегчение. Он пошел прямиком к Бату, который сидел со своим десятком у костра и время от времени опрокидывал в огонь чашку крепчайшего напитка. Отчего острые языки пламени так и подскакивали.
— Бат, — сказал Тенгери, — я снова вступаю в ваш десяток.
— Видите? Вот он у нас какой! Думает, что, если я выпил, со мной можно шутки шутить! Бр–р–р! — Бат высунул язык, делая вид, что его вот–вот вырвет. — Да–да, я пьян, слышишь ты, лоскуток неба [8], только Бат никогда не допивается до того, чтобы поверить, будто один десятник захочет стать рядовым воином в другом десятке! Нет, Бат никогда головы не теряет!
— Я больше не десятник, Бат!
— Слышали: он больше не десятник! Сотником тебя поставили, что ли? У тебя это просто — рассказал сказку, тебя сделали десятником. Побываешь у хана — и возвращаешься от него с дареным конем. Ну, выкладывай, кем тебя сделали на этот раз?
— Никем!
— Никем! — Бат и его воины покатились от хохота. — Никем! — Могло показаться, что Бат мгновенно протрезвел. Он недоверчиво взглянул на Тенгери. — Послушай, разве не тебя посылали на разведку?
— Да.
— По–моему, я попал в точку. Валяй, выкладывай, — потребовал Бат.
Тенгери рассказал все по порядку. Все слушали не перебивая. И не пили крепкий напиток из высоких пузатых кувшинов, который они отобрали у местных жителей. Однако, когда Тенгери умолк, все сразу вспомнили о водке и приникли к чашам и кувшинам, не забыв предложить и ему тоже. Тенгери выпил, не отказался.
— Садись к костру, — сказал Бат. — Нас осталось всего шестеро. Будешь седьмым. Ну, что приумолкли? Запевайте!
Мы пьем рисовую водку,
Как пили бы кровь врага.
Мы
И ночью пьем ее тоже!
— Давай, Тенгери, подпевай! Или эта песенка тебе не по душе? Тогда, братья, споем другую:
Стена высока,
А китаец мал.
За стеной мы увидим
Много башенок,
Больших и малых,
И в каждой из них
Сидит тот, кто смеется.
Это Будда.
Но отчего так раздался его живот?
Эти ламы,
Эти монахи
И еще другие ламы
Шляются по стране,
Вымаливают милостыню,
А потом…
— Эй, да ты опять не поешь? Грустишь?
— Нет! — ответил Тенгери.
Бат выпил еще водки, утер ладонью бороду и не без подвоха сказал:
— Я бы тоже не веселился! А ты возьми и расскажи хану еще одну сказку, он тебя опять десятником поставит! Но только на этот раз… — Бат сделал паузу и оглядел по очереди всех своих воинов, готовых рассмеяться любой его шутке, — если он тебя опять спросит: «От кого ты узнал эту красивую сказку?» — ты ему не говори, от кого. Это никому не понравится. Потому что Черный Волк оказался вонючим шакалом, предателем.
— Бат, замолчи! — Тенгери вскочил на ноги.
— Что с тобой? Разве я не правду сказал?
— Откуда ты знаешь? Со слов других! Ведь так, Бат?
— Других? — Бат недобро рассмеялся. — При чем тут другие? Он был таким, как я сказал! И никаких разговоров!
— А если он не был предателем, Бат?
— Не ори! У хана чуткие уши, он услышит тебя даже в Доломуре! Пей лучше! Пей!
— Не хочу!
— Не хочешь? Да что ты! Вы только посмотрите на этого папиного сыночка…
— Бат! — Тенгери бросился на десятника и ударил его кулаком в лицо.
— Он свихнулся, он убьет меня!
— Стража! — крикнул кто–то.
Несколько кувшинов упали и разбились. Два тела сплелись и катались по земле, как огромный клубок. Крики, удары. Глиняные кружки разлетелись на куски.
— Я горю! — заорал Бат, одна нога которого оказалась в костре.
Но тут подоспели стражники и растащили дерущихся. Старший из них приказал:
— Снимите вот с этого одежду и привяжите к дереву на камне. Он напал на своего десятника! Если боги против него, он сегодняшней ночью замерзнет. А если они за него, он доживет до восхода солнца и останется с нами!
Стражники раздели Тенгери догола и погнали его по камням на берег моря. Там прямо из расщелины в валуне пророс тополек, в последних листьях которого шелестел ветер. Его привязали так, что он стоял лицом к морю. Стражники проделали это молча, как всегда молча и беспрекословно выполняли все приказы. Он тоже не открывал рта, потому что не хотел, чтобы они догадались, как ему страшно. Сначала вопреки его опасениям было не слишком холодно, рисовая водка еще согревала. Он не сводил глаз с луны, повисшей, казалось, над самой водой. Большая, светло–желтая, она позолотила волны. Привязанные в бухте лодки с сухим стуком ударялись о вкопанные столбы.