Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
Сначала холод прокрался в ноги, и он старался по возможности шевелить хотя бы пальцами. Головы он повернуть не мог, ее привязали к стволу дерева сыромятным ремешком, закрепленным на лбу. А в лагере воины продолжали веселиться, пели и орали. «Если мне суждено пережить эту ночь, я убью Бата, — подумал он. — В первой же битве! Так, чтобы этого никто не заметил». Он по–прежнему не сводил глаз с желтой луны, диск которой поднимался все выше. «Еще совсем немного, и я больше не увижу ее, так высоко она уйдет. Тогда она из желтой превратится в белую
Когда шум в лагере затих, он начал мерзнуть по–настоящему. И не только ни одним пальцем пошевелить не мог, но даже дрожать — так крепко привязали его к стволу молодого тополя. Только зубы иногда стучали — это когда Тенгери переставал сжимать их. Казалось, они тоже застыли бы, не держи он рот закрытым. «Я похож на рыбу, выброшенную на берег», — подумал Тенгери. Теперь он радовался, когда удавалось подумать о чем–то. Ошаб, Герел, Онон, Керулен, зеленые пастбища, теплые юрты. И тут же в памяти возникал горящий город Дзу—Ху — ох, как жарко было тогда!
Кто–то приближался к нему, ступая по камням.
— Это я, — услышал он шепот за спиной.
— Бат? Пришел меня помучить?
— Слушай, я этого не хотел, Тенгери, этого я не хотел, боги видят. Я стражу не звал!
Тенгери, конечно, не ожидал появления Бата, но ничего ему не ответил.
— Ты меня чуть не убил, — тихо говорил Бат, стоя в тени дерева, чтобы стражники не заметили его.
— Ну да, чуть не убил, — выдавил из себя Тенгери. — А до этого ты чуть не убил меня. Одним–единственным словом.
Бат торопливо проговорил:
— Ты лучше скажи: выдержишь?
— Да.
— У тебя такой голос, будто ты полумертв.
— Допустим. Но еще не совсем мертв.
— Когда я сказал те самые слова, я был пьян!
— Что мне от этого, лучше?
— Я просто хочу, чтобы ты знал. — Бат наклонился и приставил к его губам чашу. — Пей!
— Рисовая водка?
— Гм…
Тенгери выпил, но немного.
— Выпей еще! Разве ты не знаешь, что пьяные никогда не замерзают?
— Да, если только не заснут! Если я засну, я замерзну! Ты вроде бы хочешь, чтобы я продержался всю ночь?
— А то пришел бы я сюда!
«Нет, я его не убью, — подумал Тенгери. — Он груб, как одичавшая степная собака, но под его исполосованной шкурой сохранилось еще немного тепла!»
— Не боишься, Бат, что тебя здесь схватят стражники?
— Вечно ты допытываешься, не боюсь ли я! Если кто появится и спросит, зачем я здесь, объясню, что хотел насладиться видом твоих мук. В это они поверят!
— Да, в это они поверят. Приблизь к моему рту чашу еще раз, Бат!
— Вот видишь!
Тенгери снова выпил, на сей раз побольше.
— Замечательно! — простонал он. — Я чувствую свое тело, только когда проглатываю эту жидкость.
— Кто–то идет! — Бат сорвал с Тенгери свой халат, который набросил ему на плечи, и скрылся в темноте.
Те, кто подходили все ближе и ближе к
«Рыбаки», — подумал Тенгери.
— Эй, эй! — прошептал он. — Вы меня слышите?
Некоторые из них были еще в тени, но кое–кого он
был в состоянии отчетливо разглядеть в свете луны. Они начали тихонько переговариваться, остановились ненадолго, а потом неслышно приблизились к нему почти вплотную. Их было семеро: пятеро мужчин и две девушки. Один достал из–за пояса нож, чтобы сразу перерезать веревки и ремни.
— Нет, — сказал Тенгери.
Этого они не поняли и стали показывать ему на лодки и на море.
— Будет еще хуже, — прошептал Тенгери. — Когда–нибудь они меня все равно достанут. Не прятаться же мне до самой смерти в лодке? Нет–нет!
Рыбаки сильно удивились. Человека голым привязали к дереву, его хотят освободить, а он еще сопротивляется? Чего же он хочет? Они попытались объяснить ему, что доставят его в такое место, где его монгольские воины не найдут. На побережье пещер и других укромных мест хватает.
— Принесите мне ча, горячего ча, — попросил Тенгери.
— «Ча»? Ты о чем говоришь?
— Ча, горячего ча, неужели вы не понимаете?
— Ах, «ча», — повторила девушка. — Конечно! Он хочет чаю!
Их удивило только, как он это слово произносит. Однако девушки сразу убежали, а рыбаки набросили на него большое полотно и принялись растирать.
Тут из–за валуна выступил Бат и беззаботно спросил:
— О чем это ты с ними говорил?
— Не бойтесь, не убегайте, — на ломаном китайском сказал рыбакам Тенгери. — Это мой друг. — А потом снова повернулся к Бату: — Я попросил, чтобы они принесли мне горячего чаю. Они называют его «ча».
— Вот как! — еще раз буркнул Бат.
После того как Тенгери растерли, он больше не мерз, зато все тело ныло. Ощущение было такое, будто вся кожа просто горит.
— Да, я сказал им, что ты мой друг, Бат. Попытайся я им объяснить, что стою здесь из–за тебя, они бы ничего не поняли.
— Хочешь еще водки?
— Да, глоток.
Он пил и думал о горячем чае: от рисовой водки его начало мутить. Тенгери сплюнул.
— Что с тобой?
— Внутри у меня все горит от водки, а кожа горит от ремней.
— Мне пора возвращаться, Тенгери.
— Иди, Бат.
— А эти, — он указал на китайцев. — Эти останутся? Не бросят тебя?
— Эти — нет!
— Тогда я пошел, Тенгери!
— Ладно, Бат.
«Нет, я его убивать не буду. Он такой, какими стали или станут большинство остальных. Степь, стада, воровство и войны. Все другое он высмеивает, над всем другим издевается, как смеются и издеваются многие, когда видят онгутов или китайцев, живущих в хижинах или в домах и которые вместо мяса едят бобы, горох и ячмень. И даже кладут зерно в землю, чтобы выросло много других. Может быть, Бат уже слишком стар: старый волк тоже делает только то, чему научился, когда был волчонком».