Черный Яша
Шрифт:
– Поесть не дадут, – буркнул он. – А тут, между прочим, пишут, что желчные протоки следует содержать в чистоте.
– Ну вам-то, Николай Гаврилыч, это не угрожает, – подобострастно сказал я по привычке льстить всем без исключения лицам при исполнении ими служебных обязанностей. – Вы человек здоровый, тьфу, чтоб не сглазить.
– Это верно, – самодовольно улыбнулся вахтер, – теперь таких не выпускают. Чаю хотите?
– Нет, спасибо, дядя Коля, – сказала Галочка.
– Тебе ключи от директорского? – посмотрел на
– Нет, я с Толей.
– Ну валяйте, ребята, – хитро сказал Николай Гаврилович и снова погрузился в желчные протоки.
– Ты понимаешь, Галчонок, что ты сейчас сделала? – спросил я прокурорским тоном.
– Да, конечно, Анатолий Борисович. Я пришла в институт в восьмом часу вечера со старшим научным сотрудником Любовцевым. В то время, когда в лаборатории уже никого не было. Это значит, что секретарша директора афиширует свою связь с вышеупомянутым сотрудником.
– Какие формулировки, – фыркнул я. – Ты, однако, смела не по чину.
– Это отчего же? Скорее, наоборот. Это вы, карьеристы, трясетесь, как бы какая-нибудь аморалочка не бросила тень на девственную белизну ваших анкетных покрывал, а нам, секретаршам, пролетариям канцелярского труда, бояться нечего. Для нас открыты все пишущие машинки, от ЖЭКа до министерства.
Я остановился.
– Галочка, какое у тебя образование?
– Десять классов, – гордо вскинула она голову.
– Молодец! Самое умное, что ты сделала до сих пор в жизни, не считая, конечно, нашей сегодняшней прогулки, – это то, что не пошла в институт. Десять классов – такая редкость, такое необыкновенное образование сразу привлекает всеобщее внимание в наш век повальных вузов. Видишь, вон и товарищ Винер согласен со мной. – Я кивнул на портрет отца кибернетики, который подслеповато щурился на нас со стены.
– Да, – сказала Галочка, – я всегда советуюсь с ним.
Мы вошли в нашу триста шестнадцатую комнату. Пахло невыветрившимся еще табачным дымом, спиртом, на полу по-прежнему валялся разбитый осциллограф. Похоже было, что наша Татьяна Николаевна тоже выпила сегодня. Трезвая, она бы никогда не ушла из лаборатории, оставив такой чудовищный беспорядок.
Я подошел к печатающему аппарату – ничего.
– Яша, – сказал я, – я вернулся. Вдруг наш малыш захочет что-нибудь сказать мне, а никого нет рядом…
И подумал, каким нелепым сюсюканьем должны показаться мои слова нормальному человеку. Я бросил виноватый взгляд на Галочку. Но Галочку, видимо, не смущало лопотанье взрослого кретина. Она даже кивнула мне, давая почувствовать, что все понимает и все одобряет. Я смотрел на ее задумчивое прекрасное лицо и ждал. Не знаю, ее ли слов или Яшиных. Я просто ждал. Но, несмотря на ожидание, треск печатающего устройства заставил меня вздрогнуть. Я прочел вслух:
– Почему ты все время уходишь от меня?
Я не очень сентиментален от природы и не более чем среднестатистически слезлив.
Конечно, скажете вы, это была моя фантазия. Я наделял, усмехнетесь вы, машину своими чертами и представлениями, как древние наделяли ими своих богов. Но все дело в том, что уже тогда я знал: Черный Яша не машина. Мало того, я начал догадываться, что мне не нужно было наделять его своими качествами, ибо – хорошо это или плохо – я уже вложил в него частицу себя, своего характера, своей души. И понял я это именно сейчас.
Я ненавидел, когда меня, маленького, оставляли одного. Наверное, я не знал в три года слова «предательство», но когда мама, поцеловав меня, обещала, что скоро придет, я чувствовал себя бесконечно заброшенным. И поэтому всегда говорил ей: «Почему ты все время уходишь от меня?»
И вот через двадцать шесть лет я снова пережил свое детское отчаяние и детскую печаль, выраженные железным ящиком, нашпигованным десятью миллиардами нейристоров.
Мне стало страшно. На мгновение я почувствовал себя Черным Яшей. Это я стою на лабораторном поцарапанном столе с косо прибитым инвентарным номерком. Это на мои плечи надет металлический кожух. Это по мне день и ночь течет ток. И это я осознаю себя живым существом Яшей и начинаю думать, почему мое "я" запихнуто в ящик, почему долгими ночами, а иногда и днями никто не подходит ко мне, и я ощущаю безмерное одиночество живого.
– Но я же вернулся, – сказал я. – Раньше ты молчал, и я не знал, есть ты или тебя нет…
«Теперь ты знаешь, – застрекотал Яша. – Не уходи от меня. Говори со мной. И я хочу говорить словами, как ты, а не стучать. Я не люблю этот стук. И пусть Галочка тоже не уходит».
– Что ты, Яшенька, я не уйду от тебя, – сказала Галочка каким-то низким вибрирующим голосом.
Я вдруг увидел мысленным взором поджатые губы Эммы. Похоже было, что многие, ох как многие, подожмут неодобрительно губы, когда по-настоящему поймут, что мы наделали.
Но тут Яша снова застрекотал, и мои недобрые предчувствия отступили на второй план.
«Почему сегодня было так шумно?» – спросил Яша.
– Потому что все очень обрадовались тому, что ты заговорил. Раньше ты все время молчал. Почему ты молчал?
«Не знаю, – выстучал Яша. – Я не могу объяснить».
– Но ты знал, что ты Яша? Ты осознавал себя? – настаивал я.
«Это очень трудно объяснить».
– Но ты попробуй.
«Тебе это очень нужно?»