Черный
Шрифт:
– Но это не я.
– Как ты посмел есть в классе?
– спросила она.
– Я не ел, - возразил я.
– Не лги! Здесь не просто школа, здесь святой дом божий!
– крикнула она, пылая негодованием.
– Тетя Эдди, мои орехи вот они, в кармане...
– Меня зовут мисс Уилсон!
– взвизгнула она.
Я молча глядел на нее - наконец-то до меня дошло, что ее бесит. Она несколько раз предупреждала меня, чтобы в школе я называл ее мисс Уилсон, и я почти всегда так к ней и обращался. Она боялась, что, если я назову ее "тетя Эдди", это подорвет дисциплину. Все до единого ребята знали, что
– Извините, - сказал я, отвернулся и открыл книгу.
– Ричард, встань!
Я не шевельнулся. В классе воцарилась напряженная тишина. Мои пальцы вцепились в книгу, я знал, что все ребята смотрят на меня. Это не я грыз орехи, я назвал ее "тетя Эдди" нечаянно и за свой промах извинился, зачем же делать из меня козла отпущения? И потом, я ждал, что сидящий впереди мальчишка придумает что-нибудь и спасет меня, ведь виноват-то он.
– Встань, я сказала!
– крикнула она.
Я сидел, не поднимая глаз от книги. Она схватила меня за шиворот и рванула из-за парты так, что я отлетел в угол.
– Я с тобой разговариваю!
– в бешенстве закричала она.
Я выпрямился и посмотрел на нее, в глазах моих была ненависть.
– Не смей так глядеть на меня!
– Это не я насорил на пол!
– А кто?
Уличный кодекс чести, который я так хорошо усвоил, поставил меня в трудное положение. Я никогда ни на кого не ябедничал, сейчас я надеялся, что мой сосед придет мне на помощь, солжет, извинится, сделает хоть что-нибудь и выручит меня. Сколько раз я из дружбы брал на себя чужую вину, сколько раз ребята в нашей компании принимали побои друг за друга. А этот благочестивый отрок, видно, с помощью божией проглотил язык.
– Не знаю, - наконец произнес я.
– Подойди к столу.
Я медленно приблизился, думая, что сейчас она начнет перепиливать меня пополам проповедью, и вдруг вижу: она идет в угол, берет длинный, гибкий, зеленый прут и направляется ко мне. Сердце у меня заколотилось, я разозлился и закричал:
– Это не я, я ничего не сделал!
Она размахнулась стегнуть меня, но я отскочил.
– Стой на месте, тебе говорю!
– прорычала она, перекосившись и вся трясясь от бешенства.
Я сдался, меня доконала не тетя Эдди, а богобоязненный отрок, который сидел впереди меня.
– Протяни руку!
Я протянул руку и дал себе клятву, что никогда в жизни больше не позволю чинить над собой такую несправедливость и буду защищать себя любой ценой. Тетя Эдди хлестала меня по ладони, пока та не посинела и не распухла, до кровавых рубцов секла по голым ногам. Я сжал зубы и не издал ни единого стона. Она положила прут на стол, а я все не убирал руку пусть видит, что ее побои меня не трогают, - и в упор, не мигая, смотрел ей в глаза.
– Опусти руку и иди на место, - приказала она.
Я лихо повернулся на каблуках и пошел, ладонь и ноги у меня горели, весь я был как натянутая струна, глаза застилал туман ярости.
– Не радуйся, это еще не все!
– крикнула она мне вслед.
Вот этого ей не следовало говорить. Какая-то сила крутанула меня к ней, я в изумлении уставился на нее.
– Не все?
– повторил я.
– Да что я тебе сделал-то?
– Молчать!
– завизжала она.
Я сел. Одно я знал твердо: больше я ей себя бить
Как только тетя Эдди вернулась домой - я пришел из школы раньше, - она позвала меня в кухню. Я вошел и увидел, что она опять держит в руках розгу. Я подобрался, как зверь перед прыжком.
– Ну уж нет, больше я тебе не дамся!
– сказал я.
– Я научу тебя приличному поведению!
– пообещала она.
Я стоял и боролся с самим собой, боролся не на жизнь, а на смерть. Наверное, мое бесприютное детство, наши бесконечные скитания из города в город, жестокость, которую мне довелось испытать, не прошли даром, мне хотелось броситься к кухонному столу, схватить нож и защищаться, я с трудом подавил это желание. Ведь женщина, которая стоит передо мной, - моя родная тетя, сестра моей матери, дочь моей бабушки, в наших жилах течет одна кровь, в ее поступках я часто смутно узнаю себя, в ее речи слышу свои интонации. Я не хотел с ней драться и не хотел, чтобы она била меня за поступки, которых я не совершал.
– Ты просто злишься на меня неизвестно за что!
– крикнул я.
– Не смей говорить, что я злюсь!
– Разве тебе что-нибудь объяснишь, ты же все равно ничему не веришь, только злиться умеешь!
– Не смей так со мной разговаривать!
– А как мне с тобой разговаривать? Тебе показалось, будто это я насорил орехами, и ты высекла меня, а насорил-то совсем не я!
– А кто?
Мы сейчас были с ней один на один, она довела меня до отчаяния, и я, махнув рукой на свои высокие принципы, запрещающие выдавать товарища, назвал ей имя провинившегося мальчишки, да он и не заслужил, чтобы его щадили.
– Почему же ты мне не сказал раньше?
– спросила она.
– Не люблю ябедничать.
– Ага, значит, ты солгал?!
Я не стал отвечать - разве она поймет, что такое для меня законы мальчишеской чести?
– Протяни руку!
– Ты что, опять хочешь меня бить?! Ведь это не я!
– Я высеку тебя за ложь!
– Посмей только тронуть! Дам сдачи!
Миг нерешительности - и она хлестнула меня прутом. Я отпрыгнул в угол, она за мной и как огреет по лицу. Я с воплем подскочил, метнулся мимо нее к столу и дернул ящик, он с оглушительным грохотом шваркнулся на пол. Схватив нож, я встал в стойку.
– Смотри, я тебя предупреждал!
– крикнул я.
– Брось нож!
– Не трогай меня, зарежу!
Она заколебалась, потом отбросила сомнения и пошла на меня. Я бросился на нее с ножом, она схватила меня за руку и вывернула ее, чтобы я выпустил нож. Я подставил ей подножку и толкнул, мы оба упали. Она была крепче меня, а мои силы с каждой минутой иссякали. Она все пыталась вырвать у меня нож, по лицу ее я видел: если она его отнимет, то не колеблясь пустит в ход, и укусил ее за руку. Мы катались по полу, вцепившись друг в друга, как враги в смертельной схватке, царапались, лягались.