Черный
Шрифт:
Возможно, нежные, мелодичные песнопения волновали мою плоть, а плотские мечтания, которые рождала моя проснувшаяся чувственность, разжигали мою любовь к мазохистским молитвам. Наверно, мечты и гимны, питая друг друга, заставляли алкать пищи греховность, гнездящуюся в тайниках моей души. Конечно, мои низменные желания, мои плотские порывы оскверняли духовную чистоту храма, потому что я часами не отводил от жены пастора глаз, стараясь ее загипнотизировать, заставить посмотреть на меня, угадать мои мысли. Изобразить мои вожделения с помощью какого-нибудь религиозного символа можно было
Было назначено молитвенное собрание; бабушка понимала, что это последняя возможность обратить меня в истинную веру, пока я еще не преступил порог вертепа греха - то есть обычной городской школы, ибо я объявил во всеуслышание, что больше ходить в церковную школу не буду. Тетя Эдди заметно укротила свою ненависть - видать, решила, что спасение моей души важнее, чем мелочная гордость. Даже мать меня убеждала: "Неважно, какая церковь, Ричард, важно, чтобы ты пришел к богу".
Семья стала относиться ко мне добрее и мягче, но я-то знал почему, и это отдаляло меня от них еще больше. Приходили ребята из класса - раньше им родители запрещали со мной водиться, - и я после первого же их слова понимал, что они говорят по наущению взрослых. Как-то заглянул парнишка из дома напротив и своим смущением сразу же себя выдал: говорил он так нескладно и неумело, все было до такой степени шито белыми нитками, что я сразу разглядел за всем этим бабушкину руку.
– Пойми, Ричард, мы все тревожимся за тебя, - начал он.
Я сделал вид, что удивлен:
– Мы? Кто это - мы?
– Ну, все мы, - сказал он, отводя взгляд.
– Чего вам за меня тревожиться?
– Ты губишь свою душу, - печально произнес он.
– Ничего с моей душой не случится, - сказал я со смехом.
– Зря ты смеешься, Ричард, это очень серьезно, - продолжал он.
– Я же тебе сказал - ничего с моей душой не случится.
– Я бы хотел быть твоим другом, Ричард.
– А разве мы не друзья?
– Я бы хотел быть твоим братом, Ричард.
– Все люди братья, - с коварной усмешкой сказал я.
– Я говорю об истинном братстве, братстве во Христе.
– Мне вполне хватит дружбы.
– Почему ты не жаждешь спасения души?
– Не доходит до меня религия, вот и все, - сказал я, не желая объяснять ему, что у меня, наверное, совсем не такая душа, как он себе представляет.
– Ты когда-нибудь пытался обращаться к богу?
– спросил он.
– Нет. Чего зря обращаться, все равно без толку.
– Но ведь так жить нельзя, Ричард!
– Я же вот прекрасно живу.
– Не богохульствуй!
– Не верю я и никогда не поверю. Так что все это ни к чему.
– Неужто ты принесешь свою душу в жертву суетности и гордыни?
– Брось, гордыня здесь ни при чем.
– Ричард, Ричард, ведь Христос ради тебя принял мученическую смерть на кресте, пролил ради тебя свою святую кровь!
– Люди тоже проливали свою кровь, - возразил я.
– Да
– Не понимаю и никогда не пойму.
– Ричард, брат мой, ты бродишь во тьме. Позволь церкви помочь тебе.
– Зачем? Я ни в чьей помощи не нуждаюсь.
– Пойдем в дом, я помолюсь за тебя.
– Мне не хочется тебя обижать...
– Ты не можешь меня обидеть. Я говорю с тобой от имени Господа.
– Господа мне тоже обижать не хочется, - ляпнул я и лишь потом осознал дерзостный смысл своих слов.
Парнишка ужаснулся, на глазах у него навернулись слезы. Мне стало его жалко.
– Никогда больше так не говори. Бог накажет, - прошептал он.
Нет, я не мог объяснить ему, как я отношусь к религии, он бы не понял. Ведь я и сам еще не решил, верю я в бога или не верю, меня никогда не волновало, есть бог или нет. Я рассуждал так: если существует мудрый и всемогущий бог, которому ведомо все, что было и что будет, который судит по справедливости всех сущих на земле людей, без воли которого не упадет ни единый волосок с головы человека, тогда этому богу, конечно, известно, что я сомневаюсь в его существовании, и он просто смеется над неверием глупого мальчишки. А если никакого бога нет, то и вообще не из-за чего волноваться. Неужели бог, который правит мириадами миров, станет тратить время на меня?
Да, жизнь полна страданий, считал я, но отказывался связывать эти страдания с проклятьем за первородный грех, я просто не чувствовал себя таким слабым и ничтожным перед лицом мироздания. До того как меня заставили ходить в церковь, я принимал существование бога как нечто само собой разумеющееся, но когда я воочию увидел, как служат богу те, кого он сотворил, я стал сомневаться. Вера, которая жила во мне, была неразрывно связана с земной реальностью жизни, она уходила корнями в то, что чувствовало мое тело, в то, что мог объяснить мой разум, и ничто не могло эту веру поколебать - и уж тем более страх перед какой-то невидимой силой.
– Никакого наказания я не боюсь, - сказал я мальчишке.
– Ты что же, не боишься бога?
– спросил он.
– Не боюсь. Чего мне его бояться? Я ему ничего плохого не сделал.
– Смотри, он карает жестоко, - пригрозил мне мальчишка.
– Но ведь он, говорят, милосерд, - сказал я.
– Милосерд к тем, кто его чтит, - сказал мальчишка.
– А если ты от него отвратился, он тоже отвратит от тебя лик свой.
В том, что я ему на это ответил, выразилось мое отношение к богу и к людским страданиям, отношение, которое сформировала моя жизнь, годы страха, голода, одиночества, мук и унижений.
– Если бы моя смерть избавила мир от страданий, я бы не задумываясь умер, - сказал я.
– Но я не верю в избавление, люди всегда будут страдать.
Он ничего не ответил. Мне захотелось поговорить с ним по-настоящему, объяснить ему, но я понимал, что все будет впустую. Он был старше меня, но совсем не знал, не понимал живой жизни, отец и мать строго следили за его воспитанием и неукоснительно внушали, что именно он должен думать и чувствовать.
– Не сердись, - попросил я его.