Черный
Шрифт:
– Слушай, сынок, - сказал плотник, - слушай. Ты черный парнишка и хочешь заработать немного денег. Очень хорошо. Если ты хочешь продавать эту газету, продавай, я не буду тебе запрещать. Но я читаю ее вот уже два месяца и понял, чего они хотят. Если ты станешь и дальше продавать ее, то будешь помогать белым убивать самого себя.
– Но ведь газета приходит из Чикаго, - наивно возразил я, не зная, во что же теперь можно верить, - ведь газета издавалась в Чикаго - городе, куда негры стекались тысячами, как же там могли печатать расистскую пропаганду?
– Неважно, откуда она приходит, - сказал он.
– Ты лучше послушай.
Он
– Дайте посмотреть, - сказал я.
Я взял газету и присел на крыльцо. В сумерках листал я страницы и читал статьи, проникнутые такой бешеной ненавистью к неграм, что кожа моя покрылась мурашками.
– Ну что, нравится?
– спросил он.
– Нет, сэр, - прошептал я.
– Теперь ты понимаешь, что ты делаешь?
– Я не знал, - пробормотал я.
– Будешь и дальше продавать газеты?
– Нет, сэр, никогда.
– Я слыхал, ты хорошо учишься, и, когда я стал читать газету, которую ты продаешь, я не знал, что и думать. Тогда я сказал себе, что парень просто не знает, что продает. Многие хотели поговорить с тобой, да боялись. Думали, ты спутался с белыми куклуксклановцами, и если мы скажем тебе: "Не продавай газету", ты наведешь куклуксклановцев на нас. Но я сказал: "Ерунда, просто парень не ведает, что творит".
Я протянул ему десять центов обратно, но он не взял.
– Оставь себе, сынок, - сказал он.
– Но ради господа бога, продавай что-нибудь другое.
В тот вечер я не стал больше никому предлагать газету; я шел домой, держа кипу под мышкой, я боялся, что какой-нибудь негр выскочит из кустов или из-за забора и прибьет меня. Как я мог допустить такую страшную ошибку? Все произошло очень просто и в то же время совершенно неправдоподобно. Я так увлекся приключениями в приложении, что не прочел ни одного номера газеты. Я решил никому не рассказывать о своей оплошности, никому не открывать, что стал невольным распространителем ку-клукс-клановской литературы. Я выбросил газеты на помойку и, придя домой, просто и спокойно объяснил бабушке, что компания не будет больше посылать мне газету, у них и без меня достаточно агентов в Джексоне - увы, я сильно смягчил краски. Но бабушке, в общем-то, было все равно: зарабатывал я так мало, что почти не облегчал бремени домашних расходов.
Отец того парня, который уговорил меня продавать эту газету, также раскусил ее пропагандистскую сущность и запретил сыну ее продавать. Мы с ним никогда не говорили об этой истории, нам было стыдно. Однажды он осторожно спросил:
– Скажи, ты все еще продаешь газету?
– Бросил. Времени нет, - сказал я, избегая его взгляда.
– У меня тоже, - сказал он, скривив губы.
– Дел по горло.
Учился я с наслаждением. В начале года проглатывал учебники по истории, географии и английскому и потом открывал их только на уроках. Задачи по математике я всегда решал заранее, а в классе, когда не стоял у доски, читал потрепанные, побывавшие во многих руках еженедельники "Детективов Флинна" и сборники рассказов "Аргоси" или же мечтал о городах, которых никогда не видел, и о людях, которых никогда не встречал.
Начались летние каникулы. Я не мог найти работу, которая дала бы мне возможность отдыхать по священным для бабушки субботам. Тоскливо тянулись долгие жаркие дни. Я сидел дома, предаваясь размышлениям и пытаясь унять духовный
В один из таких томительных, душных вечеров бабушка, мама и тетя Эдди сидели на крыльце и вели какой-то религиозный спор. Я сидел рядом, уткнувшись подбородком в колени, и угрюмо молчал, мечтая о чем-то своем и вполуха прислушиваясь к разговору взрослых. Вдруг мне пришла в голову какая-то мысль, и я, забыв, что не имею права вступать в разговор без разрешения, тут же ее высказал. Наверное, мысль была поистине еретическая, потому что бабушка крикнула: "Как ты смеешь!" - и хотела, как всегда, ударить меня по губам. Я давно уже научился уклоняться от ударов и быстро нагнул голову, а бабушка не удержалась и со всего размаху упала вниз, в щель между крыльцом и забором. Я вскочил. Тетя Эдди и мать закричали, бросились поднимать бабушку, но никак не могли ее вытащить. Позвали дедушку, и он сломал несколько штакетин. Кажется, бабушка была без сознания. Ее уложили в постель и вызвали доктора.
Ну и испугался же я! Убежал к себе в комнату и заперся, думая, что дед не оставит на мне живого места. Правильно я сделал или нет? Если бы я сидел неподвижно и позволил бабушке меня ударить, она бы не упала. Но разве не естественно уклониться от удара? Я дрожал от страха и ждал. Но никто ко мне не пришел. В доме было тихо. Может быть, бабушка умерла? Через несколько часов я открыл дверь и прокрался вниз. Ну, что же, говорил я себе, если бабушка умерла, я уйду из дома. Больше ничего не остается. В передней я увидел тетю Эдди, она глядела на меня пылающими черными глазами.
– Видишь, что ты сделал с бабушкой!
– сказала она.
– Я к ней не притрагивался, - сказал я. Я хотел спросить, как бабушка себя чувствует, но от страха забыл.
– Ты хотел ее убить, - сказала тетя Эдди.
– Я не дотрагивался до бабушки, ты это знаешь!
– Негодяй! От тебя одно зло!
– Я только наклонил голову. Она же хотела меня ударить. Я ничего не сделал...
Губы ее шевелились, точно она подбирала слова, которые пригвоздили бы меня к позорному столбу.
– Зачем ты вмешиваешься, когда взрослые разговаривают?
– Она наконец нашла оружие против меня.
– Мне тоже хотелось поговорить, - угрюмо сказал я.
– Сижу дома день-деньской, и даже слова сказать нельзя.
– Впредь держи язык за зубами, пока к тебе не обратятся.
– Пусть бабушка меня больше не бьет, - сказал я, как можно осторожнее выбирая слова.
– Ах ты, наглец! Смеешь указывать, что бабушке делать, а чего нет! вспыхнула она, встав на твердую почву обвинения.
– Научись помалкивать, а то и я тебя буду бить!
– Я только хотел объяснить, почему бабушка упала.
– Замолчи сейчас же, дурак, или я оторву тебе башку!
– Сама ты дура!
– рассердился я.
Она затряслась от ярости.
– Ну, держись!
– прошипела она и бросилась на меня.
Я вильнул в сторону, проскользнул в кухню и схватил длинный нож для хлеба. Она вбежала в кухню за мной. Я повернулся и пошел на нее. Я уже не помнил себя, из моих глаз лились слезы.
– Если ты тронешь меня пальцем, я тебя зарежу!
– прошептал я, давясь от рыданий.
– Я уйду отсюда, как только смогу зарабатывать себе на жизнь. Но пока я здесь, ты лучше меня не трогай.