Черный
Шрифт:
Когда я уже пережил потрясения детства, когда во мне родилась привычка размышлять, я часто думал о том, что у негров, по сути, нет истинной доброты, я думал о том, как непрочна наша нежность, как мало в нас подлинной страстности, как бескрыла наша надежда и как робка радость, как бедны наши традиции, как скудны воспоминания, как жестоко мы обделены теми неуловимыми чувствами, которые связывают людей друг с другом, как легковесно само наше горе. Когда я узнал, что есть другая жизнь, я понял, какая это горькая ирония считать, что жизнь негра наполнена яркими страстями. Я увидел, что за богатство чувств люди принимают паши обреченные метания в ловушке, наши поражения, наш страх, нашу ярость.
И всякий
Бабушкин дом в Джексоне привел нас с братишкой в восторг, мы сразу принялись его исследовать. Дом был двухэтажный, в семь комнат. В длинных узких коридорах и под лестницей хорошо было играть в прятки. Этот дом купил бабушке ее сын, дядя Кларк, и, когда я любовался белыми оштукатуренными стенами, парадным и черным крыльцом, круглыми колоннами и балясинами, мне казалось, что во всем мире не найти дома красивее.
За домом начинались просторные зеленые поля, мы с братом пропадали там целыми днями: бродили, играли, с воплями носились друг за другом. И еще были в Джексоне тихие соседские ребятишки, перед которыми мы с братом страшно важничали, потому что уже так много повидали в жизни. Мы с гордостью рассказывали им, как ехали на поезде и плыли на пароходе "Кейт Адаме", рассказывали про желтую сонную Миссисипи, про нашу жизнь в Мемфисе, про то, как я убежал из приюта. И всякий раз намекали, что мы здесь ненадолго, через несколько дней уедем еще и не в такие интересные места, увидим еще и не такие чудеса...
Чтобы сводить концы с концами, бабушка держала жилицу, учительницу Эллу, молоденькую мулатку, такую рассеянную, мечтательную и молчаливую, что я и боялся ее, и тянулся к ней. Я давно порывался расспросить ее о книгах, которые она все время читала, но никак не мог набраться храбрости. Однажды после обеда я застал ее на крыльце одну, она сидела и читала.
– Элла, что вы читаете? Расскажите мне, пожалуйста, - умоляюще попросил я.
– Просто так, книгу, - уклончиво ответила она, настороженно оглядываясь.
– А про что она?
– допытывался я.
– Я не могу говорить с тобой о книгах, бабушка рассердится, - сказала она.
В ее голосе я уловил нотку сочувствия.
– Ну и пусть сердится, мне все равно, - громко и отважно заявил я.
– Тс-с-с... Разве можно так говорить!
– Но я хочу знать.
– Вот вырастешь, сам будешь читать книги, тогда и узнаешь, о чем они...
– Нет, я хочу сейчас!
Она минутку подумала, потом закрыла книгу.
– Иди сюда, - сказала она.
Я сел у ее ног и уставился ей в лицо.
– Жил-был на свете старый-престарый старик по имени Синяя Борода, шепотом начала она.
Она рассказывала мне сказку о Синей Бороде и семи его женах, а я слушал, не видя ничего вокруг - ни крыльца, ни яркого солнца, ни лица Эллы. Я жадно впитывал ее слова и наполнял их жизнью, которая рождалась где-то во мне. Я узнал, как Синяя Борода заманивал девушек в свои сети, женился на них, а потом убивал и вешал за волосы в темном чулане. От сказки мир вокруг меня ожил, стал дышать, пульсировать. Она рассказывала, и действительность менялась на моих глазах, предметы принимали иной облик, мир населялся волшебными существами. Я ощущал
– Сейчас же замолчи, нечестивица!
– крикнула она.
– Я не потерплю у себя в доме этих измышлений дьявола!
Меня точно обухом по голове ударили, я раскрыл рот, не понимая, что происходит.
– Простите, миссис Уилсон, - пролепетала Элла, вставая.
– Он так меня просил...
– Он ведь маленький, несмышленый, и ты это прекрасно знаешь!
– не унималась бабушка.
Элла потупилась и ушла в дом.
– Бабушка, бабушка, она же не досказала!
– взмолился я, хоть и чувствовал, что надо молчать.
Но бабушка размахнулась и ударила меня по губам тыльной стороной руки.
– Замолчи!
– прошипела она.
– Ты сам не понимаешь, что говоришь!
– Мне же интересно, что было дальше!
– хныкал я, заранее увертываясь от второго удара.
– Вот они, козни дьявола!
– возопила она.
Бабушка была хоть и негритянка, но кожа у нее была белая, и все принимали ее за белую. Ее дряблые щеки дрожали, огромные, широко расставленные черные глаза в глубоких глазницах горели гневом, губы вытянулись в ниточку, высокий лоб был грозно нахмурен. Когда бабушка сердилась, веки ее опускались, полуприкрывая зрачки, и это было особенно страшно.
– Такая хорошая сказка...
– тянул я.
– Ты будешь гореть в аду!
– провозгласила она с такой неистовой убежденностью, что и я на миг в это поверил.
То, что я не узнал конца сказки, наполнило меня ощущением утраты, пустоты. Мне страстно хотелось еще раз испытать то острое, захватывающее, сродни боли и страху волнение, в которое привела меня сказка, и я поклялся, что, как только вырасту, я куплю все книги, какие есть в мире, и прочту их, чтобы утолить жажду, которая во мне таится, - жажду интриг, тайн, заговоров, зверских убийств. Сказка всколыхнула во мне такие сокровенные глубины, что я и внимания не обратил на угрозы матери и бабушки. Они решили, что это просто каприз упрямого, глупого мальчишки и все скоро пройдет; им и в голову не приходило, как серьезен мой интерес. Откуда им было знать, что рассказанная мне шепотом история с обманами и убийствами оказалась первым толчком, который разбудил мою душу? Ни уговоры, ни наказания теперь на меня не действовали. То, что я ощутил, стало для меня как бы вкусом жизни, и я любой ценой стремился достичь этого ощущения. Я сознавал, что родным меня не понять, и не лез на рожон. Но когда никто не видел, я проскальзывал в комнату Эллы, брал потихоньку какую-нибудь книгу и, спрятавшись с нею в сарай, пытался читать. Незнакомых слов было так много, что я подчас не мог разобраться, о чем же в книге идет речь. Я жаждал научиться читать большие, толстые книги и изводил мать, бегая к ней за каждым непонятным словом, которое мне встречалось, - не потому, что слово было так важно само по себе, а потому, что оно указывало мне путь в прекрасную запретную страну.
Однажды мать почувствовала себя плохо, и ей пришлось лечь. Вечером бабушка решила устроить нам с братишкой купанье. Она принесла в комнату два корыта, налила воду и велела нам раздеться, а сама уселась с вязаньем в углу, время от времени поглядывая на нас и давая указания, что делать. Мы радостно плескались, играли, хохотали, изо всех сил старались попасть друг другу в глаза мыльной пеной и так забрызгали пол, что бабушка наконец сердито прикрикнула:
– Хватит валять дурака, мойтесь как следует!