Черный
Шрифт:
– Ту-ту-ту-у-у-у!
– гудели мы.
– Динь-дон! Динь-дон! Динь-дон!
– Пых-пых-пых! Пых-пых-пых!
Но самое большое удовольствие доставляла нам сточная канава: мы извлекали из нее разбитые бутылки, консервные банки с множеством крошечных рачков, ржавые ложки, какие-то железки, стертые до основания зубные щетки, дохлых кошек и собак, даже мелкие монетки. Из деревянных коробок из-под сигар мы мастерили кораблики, приделывали к ним колеса, привязывали веревку и пускали по воде. И чуть не каждый вечер отцы наших приятелей выходили к нам, снимали башмаки и сами принимались
Мать и тетя Мэгги нанялись к белым стряпать, и, пока они работали, мы с братишкой могли бродить где нам вздумается. Уходя, они оставляли нам по десять центов на завтрак, и все утро мы строили планы и мечтали, что же мы на них купим. Часов в десять-одиннадцать мы отправлялись в бакалейную лавку на углу - хозяин ее был еврей - и покупали на пять центов имбирного печенья и бутылку кока-колы, именно так, по нашим представлениям, следовало завтракать.
Я раньше никогда не видел евреев, и владелец бакалейной лавчонки на углу страшно интересовал меня. Мне до сих пор не доводилось слышать иностранную речь, и я подолгу торчал у двери, ловя странные звуки, которые доносились оттуда. Все негры в округе ненавидели евреев - не потому, что евреи нас эксплуатировали, а потому, что и дома, и в воскресной школе нам без конца вдалбливали, что "жиды распяли Христа". Нас натравливали на евреев, и мы издевались над ними как умели; мы, нищие, полуголодные, неграмотные негры, жертвы расовых предрассудков, дразнили их со злорадным ликованием.
Дразнилок мы знали множество - дурацких, похабных, злых. Мы были уверены, что имеем полное право дразнить евреев, а родители не только нас не останавливали, но даже поощряли. В нас с детства воспитывали вражду и недоверие к евреям, и это был не просто расовый предрассудок, это была часть нашего культурного наследия.
Однажды вечером мы с ребятами играли на улице, болтали, смеялись. На крыльцо к нашим соседям поднялся негр в комбинезоне.
– Ведь сегодня суббота, - сказала мне одна из девчонок.
– Ну и что?
– спросил я.
– Сегодня там будут грести денежки лопатой.
– И она кивнула на дверь, за которой скрылся мужчина в комбинезоне.
– Как это?
На крыльцо вошел еще один негр.
– Ты что же, не знаешь?
– недоверчиво спросила девочка.
– А что я должен знать?
– Что там продают.
– Где?
– Да там, куда вошли мужчины, - пояснила она.
– Никто там ничего не продает, - возразил я.
– Ты что, разыгрываешь меня?
– искренне удивилась девочка.
– Нет, не разыгрываю. А что там продают? Скажи!
– Сам не хуже меня знаешь, - сказала она с двусмысленной улыбкой.
– Да ничего там не продают, - стоял на своем я.
– Эх ты, младенец!
– И она презрительно махнула на меня своей чумазой ручонкой.
Я был озадачен. Как же так, в доме, где я живу, происходит что-то интересное, а я ничего не знаю? Мне-то казалось, что я всюду в округе успел сунуть свой нос, - и вот тебе на! Нет, так дело не пойдет, раз у соседей что-то продают, я обязательно дознаюсь - что.
Дом, в котором мы жили, был одноэтажный, на двух хозяев; сначала в нем жила одна семья, потом сделали две квартиры, но между
Стараясь не шуметь, я принес стул, поставил на сиденье ящик, забрался на него и заглянул в щель между дверью и притолокой. В полутьме комнаты на постели лежали голый мужчина и голая женщина. Я потерял равновесие и сверзился на пол. "Интересно, слышали они меня там, за дверью, или нет?" думал я, притаившись, как мышь. Все вроде было тихо, и любопытство снова начало одолевать меня. Но едва я успел взгромоздиться на ящик, как в окно за моей спиной кто-то забарабанил, я обернулся и увидел хозяйку из соседней квартиры. Сердце у меня екнуло, я кубарем скатился вниз. Черное лицо нашей хозяйки было прижато к стеклу, губы энергично шевелились, глаза злобно горели. Что делать? Бежать на улицу? Страшно. Остаться дома? Тоже страшно. Эх, зря я шторы не опустил! Наверное, я бог знает что натворил, недаром хозяйка в таком бешенстве. Ее лицо отлепилось от стекла, и через минуту заколотили в дверь.
– Открывай, слышишь!
Я затрясся, но ничего не ответил.
– Открывай дверь, а то я ее выломаю!
– Мамы дома нет, - пролепетал я.
– Это мой дом, открой дверь сейчас же!
Ее голос был слишком страшен, я сдался и отпер дверь. Она бурей ворвалась в коридор и вдруг остановилась как вкопанная перед нелепым сооружением, которое я воздвиг, чтобы подглядывать в ее квартиру. Не сообразил я, надо было сначала его разобрать, а уж потом отпирать ей дверь!
– Это что такое?
– спросила она.
Я не знал, что отвечать.
– Ты испугал моих клиентов, - сказала она.
– Клиентов?
– ничего не понимая, пролепетал я.
– Ах ты сопляк!
– взвилась она.
– Вот выдеру тебя, узнаешь!
– Не выдерете!
– Выселю вас, ищите себе другую квартиру!
– не унималась она.
– Мне надо на жизнь зарабатывать, сегодня суббота, а из-за тебя все пошло к черту!
– Я... я просто хотел посмотреть...
– Посмотреть?
– Она вдруг улыбнулась, слегка смягчившись.
– А ты приходи ко мне как все, раздобудь двадцать пять центов и приходи.
– Нужна мне ваша вонючая квартира!
– возмутился я со всем пылом своих девяти лет.
– Ах ты дерьмо собачье, - заявила она, решив, что в клиенты я не гожусь.
– Чтобы сегодня же духу вашего здесь не было!
Когда вечером домой вернулись мать и тетя Мэгги, разыгрался ужасный скандал. Женщины кричали, стоя каждая на своем крыльце, слышно их было, наверно, за несколько улиц. Соседи с интересом слушали. Дети стояли вокруг, разинув рты. Страсти разгорелись из-за того, что хозяйка требовала отодрать меня, а мать - в кои-то веки!
– отказывалась.