Черта прикрытия

Бэнкс Иэн

Соседки, чем могли, помогали ей утишить воспоминания, сделать их не столь болезненными, притупить, но кошмары по-прежнему посещали ее по ночам. Иногда гораздо более реалистичные, красочные и выпуклые, чем она могла ожидать.

Но, проведя в монастыре год, она и с этой напастью кое-как совладала. И стала спать спокойно. Однако воспоминания никуда не делись, они были с ней, в той или иной форме. Она знала, что это так. Воспоминания формируют личность.

Она потихоньку припоминала больше о своей жизни в Реальности. Проведя в Аду вместе с Прином примерно половину отпущенного ей там срока, она впала в уверенность, что вся ее прежняя жизнь — реальная жизнь, как она теперь догадывалась, — просто сон или часть изощренной пытки:

сфабрикованная, состряпанная на скорую руку мучителями, дабы заострить и оттенить ее страдания. Теперь же она пришла к мысли, что, вероятно, эти воспоминания соответствовали действительности, по крайней мере частично, и от пережитого в Преисподней она просто на время свихнулась.

Ей стало ясно, что некогда она была реальным существом, павулианской ученой, вовлеченной — с добрыми намерениями — в тайный план тех, кто вознамерился проникнуть в Преисподнюю, чтобы положить ей конец. Она встретила Прина, своего коллегу по университету, между ними возникли тесные рабочие отношения, затем они переросли в привязанность, побудившую их вызваться добровольцами. Они отправились в Ад, намереваясь записать все свои впечатления и сделать истину достоянием общественности.

Этот Ад был виртуальным, но ощущения, муки, которые испытывали его узники, воистину не могли ни с чем сравниться. От пережитого она сошла с ума и утратила веру в истинность воспоминаний о прежней жизни в базовой Реальности. Тогда жизнь эта казалась ей сном или хитрой жестокой придумкой разработчиков Ада, целью которой было сделать контраст между ним и базовой Реальностью еще резче и болезненней.

Следовало признать, что Прин оказался крепче ее. Он сохранил здравый рассудок и даже попытался спасти их обоих, когда подошло подходящее время, пробиться обратно в Реальность. Ему удалось бежать, но ее он с собой забрать не сумел. Когда-то она уверяла себя, что он просто переместился из одной области Ада в другую, может быть, даже в иную Преисподнюю, но теперь полагала, что, вероятней всего, он ушел насовсем. Если бы это было не так, он бы уже наверняка дал ей о себе знать.

Затем она предстала перед владыкой Ада, королем демонов, которого разозлило, что у нее не осталось надежды на спасение — таким образом она в некотором смысле ускользнула из-под влияния законов и правил Преисподней.

Демон убил ее, а потом она очнулась тут, в целом и невредимом павулианском теле, на странной высокой скале, столбом торчавшей между плато и пустыней.

Бело-желтое солнце восходило, пробегало над пустыней и закатывалось. Вдалеке в песках что-то двигалось: маленькие, едва различимые точки, которые складывались в линии. То могли быть животные или павулианцы. Птицы кружили в небесах, поодиночке и стайками. Иногда они снижались, облепляли крыши самых высоких зданий Убежища и пронзительно галдели.

Время от времени в пустыне выпадали дожди; их приносили приходившие с плато темные вихри, и струи были похожи на маленькие щетинки огромной метлы. Тогда Убежище наполнял странный, но приятный своей необычностью запах, и задерживался там иногда и на полдня. Открытые кельи и тихие дворики наполнял звук падающих капель. Однажды, стоя в одном из тихих уголков монастыря и прислушиваясь к мерному стуку их — кап-кап-кап — по устроенному над ее головой козырьку, она вспомнила ритм песнопения из недавней службы в часовне, и ее поразили сходство и безыскусная красота обоих звуков.

Через плато тянулась тропа, убегавшая к плоскому горизонту. От ближнего конца тропы ответвлялась тропинка поменьше, зигзагами петлявшая между оврагов и расщелин, пока не смыкалась с насыпанным у подножия скалы щебневым возвышением для подвоза грузов. Она размышляла, что может находиться на другом конце тропы, там, далеко. Наверное, там есть дорога, и ведет она в город. Городов было много, но даже до ближайшего из них идти и ехать много десятков дней. И ни один из них нельзя назвать хорошим местом для жизни,

коль скоро жители их так опасны и больны душой, что существует Убежище, куда из этих городов можно сбежать. Ей никогда не хотелось туда. У нее вообще никогда не возникало ни малейшего желания покидать монастырь. Она знала, что ее ждет. Сперва ее оставят в покое, дадут поверить, что все в порядке, пока не сотрутся и не потускнеют все воспоминания о другом существовании, отличном от нормального. А потом ее заберут обратно в Ад. Она никогда не забывала о такой возможности: принимала каждый день как дар свыше и отнюдь не была уверена, что следующий за ним обязательно настанет.

Минуло два года, прежде чем ее попросили помочь в работе над рукописями. Этим монашки платили за еду и кров, которые им предоставлялись в конце пути по дороге и тропе, по тропинке и щебню, мимо косо-криво притулившихся к подножию скалы домов поселка и наверх в корзинах из тростниковых веревок. Они копировали старые священные тексты, древние манускрипты, написанные на неизвестном языке, и делали это хорошо.

В корзине привозили книги с чистыми листами, чернила, перья и тонкие золотые листы, из которых готовилась краска для буквиц и рисунков; потом, через год или два, заполненные словами и картинками книги опускали обратно, в деревню на краю пустыни, откуда начиналось их путешествие в далекие города.

Работая над манускриптом, она оставалась в одиночестве. Ей отвели отдельную келью, в которой было ровно столько свободного пространства, чтобы поместились стол, стул, манускрипт, с которого нужно было снять копию, пустая книга — вместилище слов этой копии, перья и чернильница. В каждой келье было окно. Оно находилось так высоко под потолком, что вид из него открывался странно искаженный, но света давало достаточно. И все же спустя несколько часов ее глаза начинало щипать и колоть. Тогда она с облегчением спускалась в часовню и пела вместе с остальными, закрыв глаза или подняв их к сочившемуся через обложенные штуком высокие прозрачные окна. У нее обнаружился несомненный талант к пению гимнов. Многие из них она знала наизусть.

Работа оказалась тяжелой, но она наслаждалась ею. Манускрипты были прекрасны непостижимой, не поддававшейся расшифровке красотой. Она разглядывала иллюстрации. Там были звезды, планеты, диковинные звери, здания и растения, деревья, цветы, утопавшие в зелени пейзажи.

Она тщательно перерисовывала каждую иллюстрацию в свою книгу и раскрашивала ее, а потом по одному воспроизводила символы таинственных подписей к рисункам.

Она понимала, что, судя по всему, это пользовательские руководства по пыткам, а прекрасные иллюстрации были вставлены туда просто затем, чтобы одурачить ее.

Так проходили дни, заполненные безмолвным переписыванием слов на чистые страницы и эхом гимнов, колотившимся о стены просторной часовни.

Книги, которые ей дозволялось читать, поступали из отдельной библиотеки. Они выглядели значительно скромнее манускриптов, были хуже оформлены и проще изданы. В них говорилось об эпохе намного более ранней, чем та, в которую она появилась на свет. Монахини Убежища, с которыми она говорила, тоже делились воспоминаниями об очень простом времени, когда в городах не было общественного транспорта, корабли ходили под парусами и без двигателей, а медицина сводилась к обрезанию больных хоботов и надежде на то, что все как-нибудь само заживет. Промышленности в этом мире тоже не было, только индивидуальные мануфактуры и лавки. Но женщинам было о чем посудачить: об идиотизме мужчин, об утомительных диетах, о бандитах, которые, по слухам, обитали на плато или в пустыне, бренности бытия, ревности, дружбе, взлетах и падениях приятельниц. Ходили меж них и те сплетни, которые всегда возникают в обществе сотни с лишним существ одного пола, собранных в замкнутом пространстве и организованных в согласии с жесткой, но не слишком суровой в наказаниях иерархической системой.