Черта прикрытия

Бэнкс Иэн

Джаскен занял ее кресло, поднял с глаз Окулинзы, включил лазерник и одной рукой без труда поднял оружие.

Почти без промедления он выстрелил, поразив молоденького черного дрозда. В вихре индиговых перышек птица свалилась в гущу медной листвы, которую разбередила воздушная струя аэролета.

— Вы не беспокоитесь, что ваша любовница отвлечет внимание пилота? — поинтересовалась Кредерре. — Эта штука летит так низко, а девушка, прямо скажем, восхитительна.

— А хотя бы и так, — сказал Вепперс, касаясь пальцем кнопки в подлокотнике кресла,

чтобы подвинуться ближе к гостье. Моторы негромко зашумели. Девушка едва заметно подняла брови, когда кресло Вепперса преодолело разделявший их проем, и мягкие подлокотники соприкоснулись.

— Это делается автоматически, — пояснил он. — Пилот — скорее символическая фигура. Он и не нужен-то, если честно. Большинство важнейших операций система выполняет сама, руководствуясь заданными координатами пункта назначения. Существует пять уровней контроля и коррекции курса. Она следит, чтобы мы оставались над сценой и не сделались ненароком частью декораций.

— Пять? Ого, — тихо, заговорщицким тоном произнесла девушка, склоняя к нему головку. Длинные светлые волосы Кредерре почти касались обивки его кресла. Она пытается флиртовать с ним или проявляет сарказм? У молодых женщин эти реакции сложно различить даже опытному обольстителю. — А зачем так много?

— А почему нет? — возразил он. — Всегда лучше повысить шансы на выживание в критической ситуации. Они не слишком дорого мне обошлись, ведь я владелец компании, которая их производит. Весь аэролет там и построен, собственно говоря.

Он обвел присутствующих взглядом. Джаскен подстрелил еще одного дрозда, и еще.

— Пилоты здесь затем, чтобы никто не мог прицепиться к формальностям, вот и всё.

Он пожал плечами.

— Виной всему профсоюзы. Проклятие всей моей жизни, знаете ли. И, — сказал он, потрепав девушку по непокрытому предплечью (на ней было платье до колен с короткими рукавами, выглядевшее неброско и в то же время дорого),

— я хотел бы вас поправить. Лехтеви не моя любовница.

— Ну, тогда — больше, чем проститутка? Вепперс вежливо усмехнулся.

— Она числится в моем штате. Она моя служанка. Так получилось, что обязанности, которые ей поручено выполнять, лежат преимущественно в сексуальной сфере.

Он задумчиво смерил взглядом дверь, за которой исчезла Лехтеви.

— Знаете, ведь у таких тоже есть свой профсоюз. Вепперс снова поглядел на Кредерре. Та сделала безразличный вид.

— Я с ними без лишнего повода не грызусь, — пояснил он. — В смысле, с профсоюзами. Я стараюсь быть законопослушным, и они, в общем, тоже. На практике это означает, что я плачу ей больше, чем она достойна.

— Это просто ужасно, — проронила Кредерре.

Он узнал в этой реплике нотки, раньше услышанные в голосе Джессере, мачехи девушки. Та тоже когда-то прошла через его ложе. Но это было давным-давно. Кредерре вовсе не обязательно очутиться там следом за нею.

— Я знаю, — сообщил он.

Он решил, что будет все же крайне забавно трахнуть девушку, создав тем самым некую преемственность. Джессере наверняка

вложила ей в голову такую мысль. В свое время мачеха Кредерре отличалась экстравагантными и немного странными сексуальными предпочтениями.

— У меня после полудня очень утомительная встреча,

— Джаскен выстрелил снова, подбив что-то большое, окрашенное в кремовый цвет. — А вот вечерком я свободен. Позвольте пригласить вас на ужин. Есть ли у вас излюбленный ресторан?

— Есть. Но я бы предпочла доверить выбор вам. Только мы двое?

— Да, — ответил он и вновь усмехнулся ей. — И в отдельном зале. Я вдоволь наобщаюсь с людьми на слушаниях после обеда.

— В суде?

— Боюсь, что да.

— О. А вы совершили что-то… страшное?

— Я часто творил ужасные вещи, — произнес он, наклонившись к девушке. — Но вряд ли нынче мне их вменят в вину. Скорей всего, нет. Трудно предугадать.

— Вы не уверены?

— Если честно, не до конца. Он скорчил гримасу.

— Я очень, очень страшный старикан, вы же знаете. Он стукнул пальцем по виску.

— Вам сто семьдесят восемь лет, как я слышала?

— Я старикан ста семидесяти восьми лет от роду, — подтвердил он важно и посмотрел на свой упругий, поджарый, мускулистый брюшной пресс. Согнул сильные руки. — Но, как видите, я превосходно сохранился. А вы бы сколько мне дали?

— Не знаю, — сказала она, искоса оглядывая его. — Даже не знаю. Не больше тридцати.

Так, теперь она захотела ему польстить.

— От тридцати до сорока, чтобы не ошибиться. — Он расплылся в улыбке. — Правда, аппетиты у меня, как у двадцатилетнего. — Он пожал плечами.

Она смотрела в пол, на губах девушки застыла вежливая улыбка.

— Так мне обычно говорят. Но я так давно был двадцатилетним по-настоящему, что не могу проверить их слова собственными воспоминаниями.

Он глубоко вздохнул.

— Точно так же я не в состоянии точно припомнить затерявшиеся во тьме веков истоки дела, которое свяжет меня по рукам и ногам после полудня. На самом деле не могу. Поэтому, случись им спросить у меня, что я помню, я отвечу, что не помню ничего. И это не будет ложью. Я на это не способен. Эти воспоминания просто стерлись, освободив место для новых.

— Правда?

— По крайней мере, так говорят мои медики. Несомненно, об этих-то эпизодах и хотел бы дознаться суд. Я искренне желаю им помочь и без колебаний пошел бы на любое сотрудничество. Но здесь я бессилен.

— Вы чертовски хорошо устроились, — сказала Кредерре.

Он кивнул.

— Я слышал, как другие используют эти слова в таком контексте. Чертовски хорошо. — Он покачал головой. — Люди так циничны, вы бы знали…

— О, я знаю. Вас это шокирует? — быстро спросила Кредерре. Вепперс опять узнал построение фраз, характерное для ее мачехи.

— Конечно, шокирует, не без этого. Так мы поужинаем?

— Я даже не знаю, что бы на это ответили мои родители. Он осторожно улыбнулся.

— Это же приглашение на ужин, дорогая, а не в стриптиз-клуб.