Черти-Ангелы
Шрифт:
Наблюдала, как потухла улыбка, как погасли звёзды на твоём небосклоне и злорадничала: «А так тебе и надо!». «И тебе тоже!» – перевела взгляд на озадаченного моим тоном Славика. Хотя ему за что? За компанию, решила. И где логика?
– Прошу вас, леди.
– Благодарю.
– Держитесь крепче на поворотах.
– Не сомневайтесь, – а себя спрашивала: «Что я творю?». Села на мотоцикл, пытаясь не прижиматься к тебе. Ещё чего!
Алинка погрозила мне кулаком и закатила глаза.
Тронулись.
К ночи
Спустя полчаса, когда подумала, что вернусь домой без ушей, ты неожиданно притормозил. Я впечаталась ресницами в свитер и тут же отпрянула.
– Слезай.
«Буланчик отскакался», – вспомнила любимое выражение папы. И пусть, подумаешь, больно-то нужно! Я спрыгнула. С трудом сдерживала слёзы – больно, и нужно. Но вида не подам ни за что! А ты подошёл ко мне ближе, снял с себя эту смешную шапочку, которую народ дразнил «петушком», зато с импортной надписью «Аdidas» и нацепил на меня.
– Африка?
Африка! Уши от спасения ли, от смущения, заполыхали.
– Тепло ли тебе, девица?
Я прыснула. Как ответить? Тепло, Морозушко, тепло, батюшка, или:
– Ты чего, очумел, старый? Жениха подавай, приданым вроде как обеспечил, вон, уже греет голову.
Ты расхохотался. Рассмеялась за тобой и я в голос. Счастье брызнуло россыпью лунных зайчиков. Мир. Послышался шум мотора – нас искали друзья.
– Э, чё вы застряли?! – завопил Славка. – Поехали, поехали, время не ждёт, контора пишет! Мы ж ещё костёр запалить хотели, ну!
И мы поехали. Нет, полетели.
Представь, что я к тебе так близко,
Что чувствуешь ресниц ты трепет на щеке.
Представь, как ты живёшь без риска
Или шагаешь по дороге налегке.
Представь, что сотни птиц взлетели. Выстрел.
Единственный патрон – и в цель.
И ты поймёшь, что я с тобой не только в мыслях —
В начале жизни и в её конце.
Что я живу, живу в тебе,
по венам растекаясь кровью,
И благодарна я судьбе,
За то, что я живу любовью!
И был костёр. И разговоры. Нечаянное касание ладоней. Коленка. Щека. Пальцы. Взгляд сквозь чёлку. Блики в зрачках. И до коликов смех – старался Славка, так хотел произвести впечатление на Алинку. Наше молчание громче всяких слов. И огонь. Огонь – это воспоминания, которые сжигали мою душу. Я пыталась потушить, но не знала правил: каждый раз, тлеющие уж было угольки разгорались с новой силой. Одно неосторожное упоминание твоего имени в разговоре, одна случайная встреча, просто нечаянный взгляд и – пожар!
– Костёр, – говорил ты тогда, вороша хворост, – ночное солнце человечества.
– И вправду!
Ты ловишь мой восхищённый взгляд и неловко признаешься:
– Это
А мне всё равно. Я-то знаю, что ты самый умный на свете, самый лучший, самый самый!
«Пришла пора, она влюбилась. Так в землю падшее зерно весны огнём оживлено», – ай, да Пушкин, ай, да… молодец, короче!
Мне казалось после пробуждения, что вспоминая – без конца я перелистываю книгу жизни. Кто-то сказал, мы не можем вырвать страницу, но можем бросить в огонь всю книгу. Я бросила. Но моя рукопись не горит, только – душа.
А тогда наше «ночное солнце» никак не разгоралось.
– Бензином, что ли плеснуть, – озабоченно бормочешь ты. Костёрчик на поляне жалок – дымит, чадит, шипит, плюется огнём, словно новорожденный дракон.
– Не надо, – испуганно схватила тебя за руку. А ты словно ждал, сжал в ответ тихонько, ласково. Вся кровь моя, все три литра, прилили к лицу, губам, так резко и сильно – боялась кожа лопнет, и голова закружилась. Я чувствовала, как колет, словно иголкой, в пальцах при прикосновении.
– Не надо, – повторила я.
И быстро-быстро рассказываю историю про бабушку. Как ей показалось, что печка никак не разгорится. Как решила плеснуть керосина «три капли».
– Да ну? – твои глаза искрятся, а я. Я теперь понимаю Есенина: увидела «море, полыхающее голубым…».
– Папа до сих зовёт бабушку «огонь-баба», – улыбаюсь и понимаю, что ты так и держишь меня за руку.
Следы твоих прикосновений
Мне не стереть.
Они на теле моём, верно,
Сто лет будут гореть.
Поцелует или нет? Или просто обнимет? Пусть хоть весь бензин в костер выльет, только не отпускает моей руки.
И твой взгляд беспокойный, горячий,
И твой след, что клеймом на губах
Разгорались сильнее и ярче
Ста огней, что пылали в кострах..
– Картошки испечь, или город сжечь? – переиначил ты Ремарка. Огонь, наконец, запылал.
Я-то хотела – картошки, но спалила весь город. И не заметила.
В тот вечер загорелся не один костёр!
И что же? Я вернулась из воспоминаний в утро. Уснула! Позорно уснула, едва с Алинкой доползли до дивана. Продрогли, устали, насквозь пропахли дымом. Зато теперь уставилась в потолок, будто филин. Ну, его, решила, надо вставать.
День провели с подружкой в ожидании, приедут-не приедут? Обещали отвезти на вокзал, проводить. Мечтали, чтоб приехали пораньше. Пообщались бы ещё. Подольше. Хоть на капельку, на секундочку продлить мгновение встречи.
Приехали. За час.
Сердце выпрыгнуло. Вулканы проснулись снова, цунами напирало, где спастись землянам моей души? Куда девать глаза бесстыжие в своей радости? Губу прикусила, расчёску уронила, на хвост коту наступила. Беда с девками. Подхватились, с хаты выскочили, по двору уж до калитки поплыли лебёдушками. Не спеша.