ЧЕРТОГИ СТРАХОВ. ФАЗА I. УДАР 1
Шрифт:
Люди напуганы, люди смущены. Судный день грядёт – а они не ведают его даты. Для каждого этот день будет, конечно, свой, в личный конкретный час, и для каждого собственный явится судия, – но не в курсе никто, как для него этот судия будет выглядеть. Но даже узнай они точно этот самый день и кто их будет судить, убавится ли от этого в их сердцах испуга или смущения? Отнюдь нет, скорее обратное.
Михаил Архангелов, вокал
«В каком году – рассчитывай, в какой земле – угадывай…»
Что же, в какой земле – сразу откроем. В древней, былинной, античной земле. Известной и грекам, и римлянам, и генуэзцам с венецианцами. В земле с бурным прошлым, в месте многих кровопролитных сражений берёт начало и наша история.
В земле Таврической. На полуострове Крым. Недалеко от морского побережья. В уютном небольшом городке… нет, пожалуй, имя города мы не будем пока называть (дабы именем этим сейчас не вводить в заблуждение, не привлекать и не отпугивать излишне тех, кто имеет уже свои мысли или же предубеждения в отношении данного города; достаточно уже того, что мы знаем: дело происходило в Крыму). Городок у нас тихий и мирный, почти не выделяющийся, но, тем не менее, самобытный, поэтому по мере повествования всё станет более или менее ясно – для тех, кто заинтересуется. И относительно года действия, скорее всего, тоже проблем не возникнет.
Итак, полуостров Таврический, излучины заливов и бухт, галька, утёсы, морская рябь, пляжи, скалистые берега…
И жуткие сумасбродные наваждения.
…
Пошатываясь и судорожно озираясь, он идёт по полю. Даже не полю, а тонущей в сумерках пустоши, где вокруг лишь пучками торчащая из серой плеши земли жухлая обожжённая трава, только камни, пепел, гарь и… семь трупов: один заколот в грудь, лежит без рук; другому оторвало ноги; третий был утоплен, валяется синий, мокрый; четвёртый – сожжён, покрыт струпьями; пятый – задушен, на шее петля; шестой – обезглавлен; седьмой – от седьмого осталась лишь лужа, волки да вороны совместно с червями и насекомыми обглодали и растащили труп, превратив его в бесформенное, лишь отдалённо напоминающее человека месиво.
А потом, дополняя печальность картины, из неведомой дали вдруг начинают звучать протяжные гулкие песнопения – будто плач на похоронах, будто кто заунывное что-то выводит, тянет, воет, ревёт… но это всего лишь ветер. Поток воздуха, который внезапно становится шквальным и чуть не сбивает с ног.
Но он идёт дальше, пусть и прилагая усилия. Земля под ногами становится вязкая, мокрая. Откуда-то нанесло (или намыло) влажного, серого, смердящего гнилью песка, из которого выглядывали тут и там побуревшие останки водорослей. И он шагает, утопая в размокшем песке по щиколотку (а затем и по голень, и по колено, и по бедро), с трудом пробирается через эту кашу, терпя запах ила и тины. В конце он уже просто ползёт по-пластунски, раздирая рубашку, штаны, колени и грудь о ту острую гальку, что попадается тут и там на этом поле, усеянном прахом и тленом.
А в конце этого траурного пути, на подъёме, на лысом холме, перед взглядом его встаёт угловатая сгорбленная фигура. Приземистая старушка, повёрнутая к нему спиной. Она возвышается над пригорком выцветшею, поблёкшею тенью… но тень эта до боли знакомая. И он вдруг узнаёт: ведь это же бабушка, мамина мама, дорогая, любимая бабушка. Это её убранные в пучок серебристые волосы, её утеплённая серая шаль.
Но ведь ушла, умерла она… уже десять лет как.
Почему же она сейчас здесь… и почему от её спины веет какою-то стужею? А от шали, накинутой поверх плеч, несёт чем-то пыльным и ветхим – забытым, покинутым, похоронным?
Иссиза-чёрные тучи плывут над долиной. Сгущается мрак.
А он собирает последние силы, подползает к ней и, становясь на одно колено, с недоверием, с замиранием в сердце спрашивает у неё, у этой бабушки (вроде родной и знакомой): «Кто… кто ты?..»
И фигура делает поворот, и голова оборачивается к нему, свирепо, хищно и холодно говоря: «Я… твой кошмар, Ванечка».
А он, с ужасом слыша собственное имя, так и не осмеливается встать с колен, лишь продолжает смотреть на повернувшуюся к нему демоническую фигуру. И различает под растрёпанными пепельными волосами два красным пылающих ока и черноту вместо остальных черт лица. А потом, оглядевшись, замечает и непроглядную, как дёготь, тьму, что сгустилась над всей этой пустошью.