ЧЕРТОГИ СТРАХОВ. ФАЗА I. УДАР 1
Шрифт:
Долженко слегка ухмыльнулся, развёл руки в стороны и произнёс:
– Да нет, конечно, буду крепко держать, обещаю, – и, сам того не ожидая, будто бы рефлекторно (видимо, окружающая обстановка располагала), перекрестился. И хотя в церкви не бывал уже лет 10, сделал всё правильно: пальцы как надо сложил, правой рукой, от правого плеча к левому.
Его собеседница восприняла
– Подержите тогда, я скоро. Вот так, аккуратненько возьмите, вот так.
Наш герой принял свёрнутого спящего кроху, а его мама поправила на голове платочек и откланялась:
– Спасибо вам. Ну, я пошла.
Иван же немного удалился от места таинства, отойдя с младенцем в боковой придел храма. Там он зажёг и расставил по нужным местам заранее приобретённые свечки, осенял себя крестом, вдыхал запахи из лампадки и всматривался в представленные в изобилии вокруг образа – образа вроде благие, но…
Внутри Вани зрел, проявляясь перед его мысленным взором, образ чего-то чёрного, мрачного и вездесущего, неумолимого и везде проникающего. Того, от чего ему не скрыться.
Приходило горькое ощущение. Ощущение конца. Чувство того, что жизнь кончается не завтра, а уже сейчас. Пускай она продлится ещё сорок лет или больше. Но в ней не будет уже ничего интересного, выдающегося, удивительного. Всё будет по накатанной, уныло, избито и буднично.
Юность кончилась, третий десяток пошёл. Надо пахать, чтобы жить, работать, существовать, выбивать с мозолью копеечку.
Ваня с жалостью глядел на ребёнка в своих руках. Этой крохе ещё предстоит вкусить всю постылость и праздность этого мира.
Но всё же старался найти в окружающих картинах, в самом воздухе божьего дома – да и в самом себе – что-то светлое, приободряющее.
В разгар сей внутренней борьбы и связанных с нею колебаний к Ивану вернулась мать за своей крохой.
Он же, отдав ей малютку, ещё раз огляделся окрест, вдохнул полной грудью, поклонился алтарю и, вспомнив, что надо ещё добраться до службы, вышел на солнечную улицу.
И – удивительное дело – в последовавшую затем ночь навязчивых снов уже не было.
Они вернулись
…
Ночь тиха, безмолвна и совсем черна. А асфальт, кажется, ещё чернее. Всё в округе застыло базальтовым монолитом, и ничто, кажется, не потревожит этот застывший покой до утра…
Размеренно поворачивается рулевое колесо в руках. Шины прекрасно держат дорогу. Авто входит в крутой поворот. Что там, за поворотом, скрывает холм, за изгибом пути видно лишь антрацитом поблёскивающее небо (что ж поделать, особенности рельефа). И вдруг, из-за виража, навстречу – ослепляющий дальний свет, яркая вспышка, выжигающая до нутра
И вот, неизбежно, оно: бах! – лязг, треск, звон осколков. Два автомобиля на полной скорости срослись в смертельном поцелуе. Руки, ноги, тела сидящих внутри, мельчайшие искорки стёкол, капли не так давно прошедшего дождя и крови, – всё понеслось навстречу друг другу, чтобы вспениться в одном круговороте-месиве.
И вот он вылетает раненой птицей сквозь лобовое стекло, чуть было в воздухе не столкнувшись с водителем встречной машины – с толстым, потасканным, обрюзгшим мужчиной. Его тело… нет, его туша просвистела снарядом совсем рядом с Долженко, а облезлые губы, едва шевелясь, прошептали Ивану на ушко следующие слова:
Как выходит из кокона бабочка,
А за бодрствованием следует сон,
Так из жизни гибель рождается,
А кто прахом был – в прах возвращён.
Всё разрушаемо и тленью уготовано,
И вечность всем дворцам не простоять,
И что построено, то будет сломано,
А впереди уже маячит… сумрачная…
И всё, на полмига лишь замерев, вновь ускорилось и понеслось навстречу друг другу. В долю секунды на дороге образовывается искорёженное нагромождение металла, из которой никого уже не спасти. В небесах – сперва неуверенно, потом всё активнее – расплясалась зарница. И в отблесках вспышек этих далёких молний стало видно, что на холме возле шоссе сидит человек – некто в чёрном, в толстовке с капюшоном. И он просто сидит и уткнул подбородок в ладони.