Чертова дюжина
Шрифт:
Немец ловко отскочил в сторону. От неожиданности он растерялся.
– Ой! – закричала Семеновна, бросаясь вперед и пытаясь собой закрыть Костю.
Но солдаты грубо оттолкнули ее, схватили Костю, скрутили ему назад руки. Они вывернули ему острые, худенькие плечи. Он со стоном рванулся. Курточка расстегнулась на груди, и алые концы пионерского галстука взметнулись вверх.
– Костя! – не помня себя закричала Дина, бросаясь к нему, но офицер отбросил ее в сторону.
– Пионер?! – со злобным торжеством воскликнул немец. – Повесить! На этой тряпке повесить! – в бешенстве взвизгнул он,
Солдаты поволокли Костю во двор. Он не сопротивлялся, не бился, не кричал, только пытался повернуть голову, чтобы взглянуть на Дину.
Семеновна выбежала вслед за солдатами, а у Дины подкосились ноги, и она бессильно опустилась на пол. Но вскоре, пересилив себя, она, как слепая, нащупывая руками стены, вышла на улицу.
Над городом вставала ночь, ароматная, тихая. Издалека доносилось гулкое эхо залпов. В саду, возле дома, тихо шелестели листья деревьев, словно река медленно катила свои воды и плескалась о берег. В воздухе стоял чуть уловимый звон стрекоз, тихий, надрывный, как стон. Казалось, он поднимался из глубины земли, обнимал притихший город и тонул в вышине звездного неба.
Свежий воздух вернул Дине силы. Она глубоко вздохнула и вдруг услышала страшный крик Семеновны:
– За все расплатитесь, ироды! Ох, горьки будут слезы ваших сирот! Вашу черную кровь земля не примет, детоубийцы!
У высокого школьного забора копошились черные тени. Там происходило что-то страшное.
Спотыкаясь и падая, Дина бросилась бежать. Она знала, что на каждом углу ее родного города стоят немецкие патрули и смерть ждет того, кто после восьми часов вечера выйдет на улицу. Но темные силуэты людей у забора, хриплый крик обезумевшей Семеновны были страшнее смерти.
За Родину
Дина бежала по дороге, не пытаясь схорониться в тени домов и заборов.
То, что случилось пять минут назад, потрясло ее. Она не знала, куда и зачем бежит, не понимала опасности, которой подвергала себя.
Всякое живое существо в страшные минуты прячется под родной кровлей, и Дина инстинктивно бежала в сторону родного дома.
Нередко судьба человека зависит от простой случайности. Первый раз в тот момент, когда девочка бежала мимо немецкого патруля, луна зашла за облако, и в каком-то дворе раздался душераздирающий крик. Темная фигура часового перешла дорогу и, прислушиваясь, остановилась у ворот того двора, куда недавно проследовали четверо немцев. Когда во дворе все стихло и часовой вновь вышел на дорогу, по-прежнему между туч плыла светлая луна, а Дина бежала далеко от этого места.
Так случайность спасла ее, но другая случайность чуть не погубила.
Бессознательно она ступила на мостик через канаву, пробежала по нему, привычным жестом схватилась за ручку калитки и толкнула ее всем телом. Звякнул железный засов, но калитка не открылась.
– Вэр ист хир? – сейчас же раздался громкий голос. Засов снова звякнул, и в полуоткрытую калитку одновременно осторожно высунулись голова и дуло автомата. – Вэр ист хир? – повторил немец.
Над его головой появилась другая голова. Калитка открылась, и на улицу вышли три немецких солдата.
– Что надо? Русский? – с трудом спросил один, толкая Дину автоматом в
– Русский девка? – удивленно сказал другой.
Дина стояла в оцепенении.
– Пшёль штап! – скомандовал все тот же немец, заходя сзади Дины и подгоняя ее прикладом.
Она шагнула в сад, и вмиг покинуло ее тяжелое, молчаливое оцепенение. Сердце ее сжалось от боли. Она любила шум своего сада и не раз, когда ветер трепал листву, ложилась на траву и прислушивалась к шуму деревьев.
Как в оркестре, различала она тогда нежный шелест мелких листьев сирени, тихий шум елей и говор тяжелых листьев дуба.
Теперь до предела обострившиеся чувства ее подсказали, что в любимом оркестре не хватает главных тонов.
Она беспокойно оглянулась и заметила, что в саду нет старого дуба. И только после этого подумала – куда же солдат ведет ее?
«Верно, это штаб, – подумала она. – Они повесят меня, так же как Костю». И ей вдруг со страшной силой захотелось жить, так захотелось, что все другие желания и чувства покинули ее. Немец опять толкнул ее в спину автоматом, и она поняла, что нужно входить в дом.
Дина поднялась на лестницу, и ступеньки знакомо скрипнули под ногами. Солдат втолкнул ее в кладовую и прикрыл дверь. Другой зашел в комнаты. Оттуда слышался громкий, оживленный русский говор.
Дина оглянулась. Кладовая была пуста и освещалась тускло мерцавшим фонарем. На гвозде, вколоченном в стену, Дина увидела пестрый пояс от летнего костюма Екатерины Петровны. Она поспешно сняла его с гвоздя, села в угол, прижалась лицом к нему и зарыдала.
– Мамочка, мама!.. – шептала она, заливаясь слезами. И хотелось ей выплакать всю накопившуюся боль одиночества, безумный страх перед немцами, тоску, охватившую ее после страшной гибели Кости. Хотелось ей участия, жалости, заботы, но некому было пожалеть ее, некому было позаботиться о ней, и от этой мысли становилось еще тяжелее.
Здесь все было знакомо. С каждым углом было связано какое-нибудь воспоминание. И все это теперь говорило о том, что детство, радость, спокойствие – минули невозвратно.
Вот сюда, в эту кладовую, однажды Дина заперла Юрика, чтобы он не мешал ей и Косте заниматься. С тех пор прошло почти полгода, но и теперь, вспоминая этот случай, Дина почти физически ощущала в своих руках мягкое тельце брата. Как он бился тогда и кричал на весь сад! Он долго стучал кулаком в дверь кладовой, плакал и кричал в щелку, а потом замолк и через некоторое время вдруг, с громким смехом подкравшись сзади, бросился на Костю. Дина немало дивилась тогда тому, что мальчик самостоятельно сдвинул доску пола кладовой и выбрался в сад.
Внезапно Дина перестала плакать и подняла мокрое лицо. Взглянув в полуоткрытую дверь на широкую спину солдата, стоявшего у двери, она стала внимательно осматривать пол.
Одна широкая половица выступала над другой. Было ясно, что именно ее сдвигал Юрик.
«Бежать! – мелькнула мысль у Дины. – Быстро закрыть дверь на крючок. Крючок прочный. Пока его будут открывать, можно отодвинуть половицу, спуститься под крыльцо, оттуда в огород…»
Дина уже не плакала. Она знала, что надеяться не на кого, только сама она может спасти себя. Здесь же (она была твердо уверена) ее ждет смерть.