Чертово колесо

Гиголашвили Михаил

Тугуши начал отнекиваться:

— В гробу я видел их оргазмы, — но Нукри вытащил четвертной и передал доходяге:

— Вот! Еще не вечер. Завтра можем повторить.

Катька, увидев деньги, стала пьяно отказываться:

— Вы чего, ребята? Ничего не надо. Ничего же не было… Да мы такое вместе пережили!..

— Ничего себе заморочки! — рьяно блеяла Гюль. — Мы не стервяди какие динамные, чтоб за ничего бабки брать.

Стали собираться в город, лениво поругивая Тугуши, но понимая, что он не виноват — кто мог подумать, что его матери взбредет в голову варить на даче хаши, когда муж в командировке, а шоферне приспичит

в жару тащиться за этим треклятым хаши?! Будь он проклят с его свиными ножками и ушками!

— Ничего, мы еще обязательно увидимся, — бормотали артистки, когда их погружали в машину. — Вы хорошие парни, вежливые! Вы нам понравились!

А Гюль так долго и упорно целовала Коку пухлыми губами, и жалась к нему большой грудью, и слезно просила не бросать ее, что решили все вместе втиснуться в «Ниву», а Тугуши, в наказание за шоферский хаши, оставили убирать дачу и приводить в порядок подвал. Тугуши канючил, что сейчас уж точно никто не приедет, пусть девочки отоспятся, а потом покажут сеанс, и ничего, что чеснок, перегар и пятна, кофточку можно снять, буфера вымыть шампунем, а губы оттереть мылом. Но его никто не слушал. И ржавая «Нива» покатила в город.

23

Когда Гоглик позвонил Нате, она сказала, что прийти не может. Он напомнил про чтение. Она ответила, что читать больше вообще не хочет.

— Но почему?

— Вот потому! Не хочу — и все! — уперлась Ната и повесила трубку.

Не могла же она, в самом деле, сказать правду… Всю ночь, после чтения той главы про беса и женщину, Ната не спала, мучилась, да так сильно, что бабушка и мама бегали, ахая, и не знали, как помочь. Утром в постели обнаружилось несколько кровяных пятен. И мама решила не пускать Нату в школу и пообещала вечером поговорить о чем-то серьезном, о чем Ната и сама давно знала от подруг. Но она была рассудительной девочкой и решила с природой не спорить: если у всех так, то почему у нее должно быть иначе?.. Ведь законы природы едины для всех, как говорит биологичка.

Мама ушла. Сидеть дома одной было скучно. Ната дождалась двух часов и позвонила Гоглику, спросить, что там в школе, кого вызывали и кто что получил. А напоследок, сама не зная как, согласилась нарушить материнский запрет и пойти в его любимое заведение — в зоопарк, в это пристанище всех лодырей и прогульщиков, где вместо полезной алгебры — лев у решетки, вместо нужной химии — волки в вольерах, а порядок наводит не завуч, а белый медведь из своей прочной клетки: недовольно рычит, получая вместо конфет пустые фантики, но сделать ничего не может.

Когда все необходимое (сосиски, хлеб с колбасой, лимонад, мороженое) было куплено в ларьке у входа, они решили далеко не ходить, уселись возле бассейна с моржами и принялись уплетать законный завтрак (для Гоглика — третий по счету за день).

— Зачем ходить в школу? Что там интересного? Лучше тут, в зоопарке, на воле, на солнышке… — разворачивая еду, благостно говорил мальчик.

— Как это? А потом будешь необразованным, глупым. Не хочешь работать головой — будешь работать руками! — в словах Наты слышались отзвуки речей классной руководительницы. — Слыхал, как твоя мама жаловалась моей: «Я с ума сойду, повешусь, если Гоглику придется на заводе работать»?..

— А этот, рогатый, где работает? — И Гоглик ткнул ногой портфель, где среди тетрадей была спрятана рукопись про беса. — Сейчас почитаем.

Моржа вот покормлю…

Он приготовился швырнуть в бассейн кусок хлеба, который уже не лез ему в горло, но Ната проворно перехватила его запястье:

— Они хлеба не едят. Не надо засорять водоем. Это их среда обитания!

Гоглика током ударил внезапный жар ее руки. От смущения он разжал ладонь и выпустил хлеб.

— И вытри руки перед тем, как книгу трогать! — заметила Ната, не выпуская его запястья и разглядывая пальцы мальчика.

— Это не книга, — пробормотал Гоглик, поражаясь. Не отнимает руки!.. Значит, тоже любит?..

— Какая разница — написано же? Люди старались, писали, печатали на машинке, пачкать нельзя. Чужой труд надо уважать. Каждый труд в почете! — Ната нехотя, словно помимо своей воли, оставила его руку и полезла за салфеткой. — На, вытрись, грязнуля! Все лицо в горчице! Сиди, почищу!

— Какие люди писали?.. Неизвестно, кто эти страшилки придумал, — возразил по инерции Гоглик, благоговейно замирая под прикосновениями салфетки, которая, порхнув по щекам, тщательно вытерла ему губы. — Может, это вот тот морж, что на островок залезть не в силах, писал…

— Моржам писать ласты мешают, — пошутила Ната, бросая салфетку в урну. — Где рукопись? Давай начинай!

«Раздувалась на ветру воловья завесь, чадным смрадом тянуло по пещере. На полке копошилась седая крыса-ведьма с желтыми глазами. Потом она свистнула. Раз, другой…

Шаман заворочался. Сел. Поежился. Нет брони, охранявшей его. Как-то странно покачивало изнутри — тянуло взлететь или провалиться сквозь землю. Тьмы души и ночи сомкнуты. Он на ощупь высек огонь. Пещера пуста. На погасшей плошке зеленеет свежая плесень. Масло еще булькает, вскипая, но огонь погас. И едкий дым тянется от сникшего фитиля. Двойник пропал. И бес сбежал без охраны. А шаман отброшен назад, ибо во сне был совершен смертный грех.

Сам ли шаман, замороченный злым духом, послал во сне двойника на поиски женщины?.. Или двойник, испугавшись нечистого, самовольно вырвался и сбежал?.. Неизвестно. Но грех совершен. Во сне или наяву — один и тот же грех, ведь сон — это начищенный таз души, куда смотрится тайная суть яви и сути явь.

Нет, виноват он один. Это он послал двойника искать женщину в богатый знойный город, где красные кубы домов придавлены плавкой жарой, а на полуденных улицах ни души. Через узкие оконца ничего не видно. Но что это? Женская рука машет ему! Он покорно входит во дворик, где на низком троне сидит молодая женщина. Нет, девушка, девочка, ребенок. Но глаза подведены жирной синевой. Но рот накрашен наглой сурьмой. Юбки зовуще подтянуты, браслеты на лодыжках светят золотом, а голые ступни возбужденно топчут черный виноград в серебряном блюде.

«Попробуй мои кисти и сласти! Ощути их нежность! Отведай их ласки! Не щади их целости!» — просит она и мучительно-медленно вытягивает ножку из винограда; по накрашенным пальчикам сок со стуком капает в чеканное блюдо.

«Богиня винограда!»— понимает он и благоговейно склоняется к ее ногам. И вдруг, воровским движением, задраны до живота цветные юбки, раздвинуты бедра! Он видит полосы молочных ног и сочную прощелину с пухлыми губами. Желание выдергивает его из оболочки разума: он тянется к голым чреслам, рыщет в них, словно огонь в печи. А потом валит богиню с трона, тонет в ее стонах, смешках и бесстыдных бормотаниях…