Чертухинский балакирь
Шрифт:
В это время ряхнуло неподалеку в лесу, словно сосну подломило, и с той стороны, где мельница, раздался зычный голос, рассыпавшись на разные отголоски вниз по Дубне:
– Машу-у! Хэ-ей!
Маша всплеснула руками, перекрестилась, откачнулась немного назад, должно быть, и впрямь испугалась чего и в самом деле хотела броситься в воду, но как раз повисла на сильные руки: Петр Кирилыч выскочил из кустов и подхватил Машу наперехват.
*****
"Один кумачовый платок и остался", - думает Петр Кирилыч, держа Машу на руках возле самой реки; глаза у нее закатились, лицо ударило в жар, и на лбу выступил бисеринками пот. Смотрит на нее Петр Кирилыч, и жалко
На дне терем закрыт на ворота, у ворот стоят две зубастые щуки, и на самой середине носится за мелкой рыбой пятипудовый сом. У самого выхода на берег вода еще не замыла следы, и убраны они драгоценными камушками: видно, и впрямь вчера купалась настоящая дубенская девка, только Петр Кирилыч не сумел взять своего счастья и променял его на Непромыху.
"Эх, Петр Кирилыч, - сказал Петр Кирилыч вздохнувши, - видно, недаром тебя люди прозвали: балакирь!.."
И в первый раз поцеловал девичьи губы.
*****
Недвижна Маша у Петра Кирилыча на руках, только губы у нее горят как уголья, и жарко к ним Петру Кирилычу прикоснуться губами. Оторвался он на минуту и поглядел как зачарованный на другой берег Дубны, а там так и перевивается туман, то вверх, то вниз, вытягивая с реки белопушистую шею и то заволакивая все перед глазами, то открывая все словно переделанное заново, и вот уже Боровая мельница - не мельница, а стоит там на ее месте высокий дворец с серебряной крышей, окна во дворце во все стороны, высокие, как в церкви, и во все стороны крылечки, и крылечки унизаны хитрой резьбой, и только одно крыльцо голубое, словно на него само седьмое небо упало. На крылечках сидят чертухинские девки, прядут шелковистую пряжу, и перед каждой на золотистом гребне большое паймо. Видно по всему, что собрались они сюда из Чертухина не зазря: готовят они дорогое приданое, нитки бегут им под ноги, как дождевая водичка, сами нитки собираются в большой серебряный стан, и из стана широкими полотнами стелются за околицу, и теперь не разберет Петр Кирилыч хорошенько, где плывет дубенский туман, где белеют дорогие холсты с расшитыми на них весенними цветами-раздуванчиками…
Смотрит Петр Кирилыч и даже в затылке почесать не догадается.
Но вот растворилось большое окно на восток, у окна сидит, облокотившись на подоконницу полной рукой, прекрасная царевна Дубравна, и ни печали теперь у нее на лице, ни тревоги, машет она Петру Кирилычу белой рукой, манит его и зовет на крыльцо; на крыльце впереди всех Дунька Дурнуха, рядом с Дунькой -Ульяна, только Ульяна теперь стала так же молода, как и Дунька, словно ровесницы. Дунька пригожа и нежна на лицо, веснушек у нее нет на щеках, и по лицу всему девичья благодать такая разлита, и поет она вместе с Ульяной, и девки все им подпевают тихими голосами, каких и в светлую утреню не услышишь в чертухинской церкви. Только слов у них не разберешь. Видно, как шевелятся губы, как улыбаются приустные ямки, как сошли все они с голубого крыльца, и за руки взялись, и хороводом поплыли к горбатому мосту… Окошко за ними закрылось, Дубравна пропала, и в окне мелькнул кумачовый платок, да с платья посыпались белым пухом за окна отцветшие весенние цветы-раздуванчики; валит-валит валом туман с Дубны на оба берега, завалил он с головой и чертухинских девок и мельницу всю заволок, и в самом-то деле видел ли Петр Кирилыч другой берег Дубны, или на один миг раскрылись пред ним водяные ворота и предстало ему на минуту синее заплотинное царство, где такие же города и деревни. и такие же люди, и такая же Боровая мельница есть, как и у нас, только живут там совсем по-другому, и всякий туда с радостью бы, может, пошел, если б только знал наверную дорогу…
Посмотрел Петр Кирилыч на Машу и снова припал к ее порозовевшим
Славно светит месяц, забирая над лесом все выше и выше.
С дубенского берега, как вода в реку течет, струится густой свет-хмелевик - от него и зверь, и человек одинаково разум теряют…
Ой же ты, месяц, цыганское солнышко!
Светишь ты одинаково с высокого неба мужику и барину, молодому и старому!
Все кошки при тебе серы! Все девки красивы!
Каждый молодец - образец, и все мужики с бородой… друг на дружку похожи…
Труден день трудолюба, не раз он за него со всех четырех чертыхнет, разгибая потную спину… Пригнуло его крепко к земле: надо кормиться, землю потом поить, ребятишки сидят у окна, как галчата, баба тормошится весь день, как на ветру с болоною береза, значит, скоро жди еще лишний рот, надо, надо спешить, косить, пахать, сеять, убирать… веять, молоть… Да, эх, да, осподи-боже, хватит ли дня мужику, за который он едва-едва на зиму-зимскую собьет кусок хлеба!..
Месяц, цыганское солнышко!
Любит тебя серый мужик, в песне зовет тебя "чудным", а таким словом обмолвится он разве спросонок да невзначай; умиление хоронится у него в бороде в виде бессловесной улыбки и редко прорвется, разве только в песне да сказке…
Любит тебя серый мужик, потому что под тобой можно поспать, можно руки и ноги хорошенько расправить, до утра прогрезить и обо всем на свете забыть!
Мужик же без снов сна не любит!
При месяце много пригожей жена и мурцовка по вечеру вдвое вкуснее, при месяце на каждом крылечке словно резьба по застрежке, под месяцем и нечистая сила виляет хвостом возле мужицкой избы в виде блудливой собаки.
Потому-то и любит мужик в полуночь на луну выйти лишний раз на двор и постоять подольше с легкой нуждой у кутка.
За эту недолгую минуту чего-чего только не передумает он. А надо, надо спешить, рано вставать, а то будешь носом клевать в борозде и только людей насмешишь…
Месяц, цыганское солнышко!
*****
– Ты что это, парень, в мою девку вклещился? Губа не дура!
– Ой!
– вспугнулся Петр Кирилыч и выронил Машу из рук на песок.
– Свернешь девке рот набок, будет косоротка, а и так никто замуж не сватает.
Стоит перед Петром Кирилычем человек не особ высокого росту, только шириной в хорошую дверь не влезет, на нем войлочная шапка, и под шапкой чуть серебрятся густые, учесанные в кружок волосы, и борода идет по поддевке широким клином, совсем так, как в первый раз обернулся Антютик.
"Здорово живешь, - думает Петр Кирилыч в неожиданности, - только от этого… будто душок не тот… а промежду прочим, шут его разберет!"
– Чего вылупился-то? Не узнаешь?
Старик смотрит на Петра Кирилыча, заправивши бороду в рот, и посмеивается в нее доброй, чуть заметной улыбкой, а Петр Кирилыч с места сдвинуться не может, так и расставился весь на бока.
– Это ты, что ли, будешь… Спиридон Емельяныч?
– собрался Петр Кирилыч с духом.
– Да кто же еще заместо меня?.. Ну, коли невдомек, так… я за него… Вот уж балакирь: недарма про тебя такая слава идет!
– Да, Спиридон Емельяныч, нехорошая слава!
– Судьба, Петр Кирилыч, кого по головке гладит, кого по загорбу бьет… Только что же это ты? В зятья, что ли, метишь ко мне?
– Оно не то что… ежели так рассудить все по порядку, но и действительно… да, коли касательно всего такое твое рассуждение будет…
– Значит, и этак и так можно. Нечего говорить, собралась парочка!
– Оба - два, Спиридон Емельяныч, - печально говорит Петр Кирилыч, поглядевши на Машу.
Запрокинула Маша руки, а и так на груди грудинки звания никакого не видно.