Червонные сабли
Шрифт:
Гриша привел делегатов на широкую привокзальную площадь, где посередине был небольшой сквер со старыми липами и разломанным фонтаном. Моросил дождь, и булыжная мостовая с трамвайным кругом была усеяна мокрыми желтыми листьями. Москвичи толпились на остановке, поеживаясь от сырости.
Кавказские делегаты разговаривали шепотом, озирались по сторонам, тихонько восклицали про себя:
– Вай, вай, какие большие дома! Окно на окне, дверь на двери, а под ними каменные бородатые старики держат на плечах балконы.
– Леня-джан, скажи, где Ленин живет?
– тихо шептал Гаро.
Эге,
– Не спеши, сейчас все узнаем, - неопределенно отвечал он, а сам думал: «Москва! Вот куда занесла судьба!» Удивлялся Ленька, что немало в Москве домов одноэтажных, стареньких, с грязными потеками на стенах. Из окон торчат закопченные жестяные трубы. Не успели еще рабочие Москвы очистить город от старорежимного хлама. Вон видна вывеска во всю стену: «Цирюльник», а под ней стишки можно прочитать издалека:
На Страстном бульваре, ставят где пиявки,
Господа, вы брейтесь, там же и стригитесь,
Очереди ждите, но не бойтесь давки.
И оттуда каждый выйдет, словно витязь,
И бритье, и стрижка - десять лишь копеек.
Вежеталь, конечно, и духи бесплатно.
Человек я десять у себя поставил,
Посему и жду вас - ваш Артемьев Павел.
Из всех щелей лезли буржуйские слова... «Но революция все равно победит, - думал Ленька.
– Не зря повсюду трепещут красные флаги».
Отсюда, с трамвайной остановки, можно было разглядеть афишу с крупными черными буквами:
Вдали показался трамвай. Он бежал по рельсам, звеня и покачиваясь. Над крышей торчал длинный шест с роликом на конце. Ролик бежал по проводу, высекая искры. На повороте трамвай заскрежетал тормозами, и люди, не дожидаясь, когда вагон остановится, ринулись к нему.
– Леня!
– весело закричал Гаро.
– Железный ишак пришел. Садись, поедем!
Беспризорники окружили кавказцев, ощупывая цепкими глазами их заманчивые пестрые сумки, явно набитые сладостями.
Но Ленька суровым взглядом следил за ворами, и они решили не наживать неприятностей. При посадке Леньку сдавили так, что кости затрещали.
– Жми масло!
– Ой, из меня дух вон! Братцы, не давите!
Всем делегатам посчастливилось влезть в вагон. Потихоньку поехали. Из-за тесноты не видели улиц Москвы, лишь мелькали за окнами вековые липы в желтой листве.
Когда объявили нужную остановку, с трудом выбрались из вагона. У Леньки
– Называется, прокатились!
– смеялся Гармаш, поправляя сбитые набок очки. На его пиджаке не осталось ни единой пуговицы, и пришлось прижимать полы руками.
– А у меня шпана кишмиш съел!
– весело жаловался Гаро и встряхивал полупустым хурджином.
Смеялись все, а больше всех сам Гаро: есть кишмиш - хорошо, украли - тоже не беда, пускай едят на здоровье!
– Ничего, - успокаивал приезжих худощавый паренек-москвич.
– Если московский трамвай выдержали, теперь вам ничто не страшно.
2
Третий Дом Советов отыскали с помощью того же паренька. По пути он рассказал, что в доме этом в царское время помещалась духовная семинария. Теперь монахов прогнали, и живут в нем представители народа: сюда приезжают со всей России рабочие и крестьяне. Тут обосновались делегаты предстоящего съезда.
Дом был обнесен оградой из железных пик... В середине двора, точь-в-точь как на площади Курского вокзала, виднелся скверик со скамьями и сквозной прямой дорожкой от ворот до подъезда.
Узорчатые железные ворота были гостеприимно распахнуты, и во дворе толпилось много молодежи. Мелькали деревенские картузы, буденовки, девичьи косынки, пестрые халаты делегатов из Туркестана, зипуны рязанцев, а больше всего шинелей. Они были не только на тех, кто прибыл с фронта. С особой гордостью их носили малолетки, кому еще не посчастливилось побывать в окопах. Эти с форсом надевали шинели отцов: ничего не было завидней, как набросить небрежно на плечи опаленную порохом, побывавшую в походах красноармейскую шинель.
Один из таких юнцов, рыжий паренек в шинели без хлястика, собрал группу комсомольцев у приклеенного к стене воззвания и громко для всех читал. Ленька и Ваня Гармаш невольно остановились, слушая его вдохновенное чтение. Ветер развевал его рыжие кудри, и казалось, что голова паренька охвачена пламенем. Читая, он то и дело оборачивался и горячо пояснял прочитанное, хотя все и так понимали.
– «О мире с Польшей. Рабоче-крестьянская власть России снова предлагает мир панской Польше. Сделаны громадные уступки в мирных условиях. Все сделано для того, чтобы не было зимней кампании, чтобы не лилась больше кровь рабочих и крестьян России, Украины, Белоруссии и Польши. Мы уступаем потому, что нам жизнь рабочих и крестьян дороже территории...»
– Понимаете?
– горячился рыжий.
– Мы предлагаем мир, а пан морду воротит.
– Никуда Пилсудский не денется, - сказал кто-то из толпы.
– Он, как черт ладана, боится своих рабочих и пойдет на мир... Читай дальше.
– «..Мы предложили мир. Никто не знает, будет ли он, а потому, не теряя ни минуты, со всем напряжением сил за работу по усилению обороны страны!»
Ваня Гармаш тянул Леньку поближе к объявлению. Ему до смерти надоели белогвардейские плакаты в тылу у Врангеля и потому теперь он, словно к свежему роднику, стремился к воззваниям и призывам Советской власти.