Чёс (сборник)
Шрифт:
– Бонджорно, – сказал лев и уронил перо. Крылья его явно раздражали: он беспрестанно потирал их друг о друга и елозил ими по собственным бокам. Мастерсон убрал с письменного стола вазочку – действие сна происходило у него в кабинете – и переставил ее на подоконник, пока лев ее ненароком не смахнул. – Вы говорите по-английски?
– Немного, – ответил Мастерсон. – В смысле, много. В смысле, я писатель.
– Превосходно, – продолжил лев. Теперь он говорил на чеканном, аристократическом британском, которым в наше время изъясняются лишь члены королевской семьи и некоторые дикторы “Би-Би-Си”.
– Кто говорит? Какой помощи? – удивился писатель.
Лев затрещал перьями, как вокзальное табло цифрами.
– Творческой.
– Ах, вы об этом. Да, есть такое… Секундочку, вас что, прислал Траубман? – встрепенулся Мастерсон, тотчас осознав, что за чушь сморозил.
– Нет, – коротко ответил лев. – Не перебивайте. Слушайте внимательно: Find the plot…
– Легко сказать, “найдите сюжет”, – вздохнул Мастерсон. – С этим вся и загвоздка.
– Ш-ш-ш. – Лев недовольно насупился. – Еще раз. Find the plot with candy that weighs more than a pound.
– Найдите сюжет… при помощи конфеты… тяжелее фунта. Ну-ну. – Мастерсон усмехнулся собственному разочарованию: ему, видите ли, обидно, что крылатый говорящий лев несет бессмыслицу.
Он почему-то осмотрелся в поисках своего кота: Найджел забился в пыльную щель между книжным шкафом и потолком и дико сверкал глазами из-за резной баллюстрадки. Это заново убедило Мастерсона в существовании гостя.
– Можно чуть по-другому, если хотите, – предложил лев. – Find the plot with candy that’s worth more than a pound.
– …дороже фунта. Угу. Это что, – спросил Мастерсон, – загадка?
– Скорее ребус, – смущенно признался лев, прикрывая глаза лапой. – Простите, ради бога, хобби такое. Я всегда хотел быть сфинксом. Окно не откроете? Душно.
– Пожалуйста. – Мастерсон налег на щеколду и распахнул окно. В кабинет разом въехал куб декабрьского мороза. Тридцатью этажами ниже шуршало утреннее движение по Пятой авеню. К югу, как наяву, белел складной стаканчик Музея Гуггенхайма.
– А, и еще вот, – сказал лев, напружинившись. – У меня в лапе застрял шип, не вытащите? Шучу, шучу. Ариведерчи!
На этих словах он мягко скакнул через письменный стол в сторону окна, расправил крылья, смахнув все-таки вазочку и с мощным парусным хлопком ушел вверх. Лишь мелькнули над вмиг исцарапанным подоконником шершавые подушки его задних лап.
Мастерсон долго смотрел, как лев летит над антеннами и шпилями Манхэттена, поднимая с соседних крыш стаи паникующих голубей. Над парком он забрал вправо, пронесся на бреющем между стеклянными башнями “Тайм Уорнер”, отразившись в обеих и исчез в направлении Нью-Джерси. Тут Мастерсон осознал, что ему продуло весь кабинет, потянулся закрыть окно и от дрожи проснулся.
Дрожь продолжалась, но извне. По тумбочке рядом с кроватью косо ехал мобильный телефон, выдав на экранчик фотографию орангутанга. Под ней в адресной книге Мастерсона значился Траубман.
– Алло, –
– Джеффри! Друг мой! Наши дизайнеры очень интересуются вашими пожеланиями насчет обложки. Может, приоткроете все-таки завесу тайны? Благо до часа икс всего четырнадцать…
– Крылатый лев, – отрубил Мастерсон вполголоса.
– О! – обрадовался издатель. – Венецианская тема, да?
– Я не знаю, о чем вы. Не отвлекайте меня по пустякам, Траубман.
Мастерсон оборвал разговор не прощаясь и набрал взамен Хелен Ланг, профессора языковедения в Гарварде, с которой у него был когда-то необременительный роман длиной в академический отпуск.
– У тебя нет знакомых на кафедре символогии? – спросил Мастерсон.
– Симвология бывает только у Дэна Брауна, – ответила заспанная Ланг. – Доброе, кстати, утро. А в чем дело?
Мастерсон замялся.
– Меня интересует образ крылатого льва.
– Говорящего?
– Еще как. А откуда ты…
– Так это элементарно. Лев святого Марка.
Писатель хлопнул себя по лбу.
– Разумеется! На колонне.
Мастерсон так и не уяснил в свое время, почему святой Марк был львом – или лев святым Марком, – но теперь точно вспомнил, что один символизировал другого и оба – Венецию.
– Ну хорошо, – произнес он. – Может, тебе и такая фраза что-нибудь говорит – “конфет больше чем на фунт”?
– Гм. Фунт веса или фунт стерлингов?
– И так и эдак. Это не из литературы случаем?
– Ну, дорогой мой Джеффри, это уже твоя епархия.
Какое там, подумал Мастерсон. Литература! Я нормальной книги уже лет восемь как не открывал. Одни журналы, да и в тех читаю в основном про себя. Плюс всякие “Потайные ключи к мирам Мастерсона”, которыми обрастает каждый новый роман и к которым по контракту вечно приходится писать предисловия. Ключи, тоже мне. Ключи к пустому сараю.
Найди сюжет, повторил он про себя. Find the plot. Лев. Символ Венеции. Хоть какая-то зацепка. Времени нет. Восьмого января над “Слезами песка” уже будет корпеть какой-нибудь везунчик-аспирант.
Он отпустил Хелен, повернулся на другой бок, растолкал персонального ассистента Катарину и велел ей бронировать на тот же вечер билет в Венецию.
– На Рождество? – удивилась Катарина, зевая. – Как романтично. А мне можно?
– С ума сошла, – сказал Мастерсон. – А Найджела кто кормить будет?
Обычно писатель не садился в самолет без таблетки валиума, но на сей раз поклялся провести весь рейс в здравом рассудке. Перед глазами пылали слова шифра, от разгадки которого, Мастерсон был теперь совершенно уверен, зависело все его будущее. Найти сюжет при помощи конфеты… дороже / тяжелее фунта. Может, Candy – это не конфета вовсе, а имя? Проститутское какое-то имя. Если не сказать трансвеститское. Кэнди Дарлинг. А pound, в таком случае, – не вес и не денежная единица, а вульгарное выражение? “Проститутка Кэнди, которая хороша не только для секса?” Но где я в Венеции найду проститутку по имени Кэнди?