Чешская рапсодия
Шрифт:
— Ребята, что случилось? Почему такой переполох ночью?
Бартак подъехал к окну и, удивленный, вскричал:
— Откуда ты взялся, Ондра? Ведь ты по моим расчетам должен сидеть в поезде и ехать в Москву! Или не хочешь в отпуск?
— Был я на вокзале, да не уехал, — засмеялся Голубирек. — Поезд ушел из-под носу. Вот вернулся, поеду утром. Подожди, я выйду к вам.
Он натянул сапоги, торопливо снял с вешалки ремень с шашкой и вышел. Кавалерийский отряд уже был готов к маршу. Лошади били копытами мерзлую землю, фыркали, из ноздрей их валил
— Что скажешь об этом походе, Войта? Ведь еще в шесть часов вечера, перед тем как уйти на вокзал, я разговаривал с Книжеком, и он ни единым словом ни о чем таком не упомянул. Может, не хотел, чтобы я ломал себе голову?
Бартак ответил не раздумывая:
— Спроси в штабе дивизии! Голубирек покачал головой.
— Съезжу туда, — сказал он, щелкнув пальцами.
Шама соскочил со своего гнедого и подвел батальонному командиру белого коня с буйной гривой. Голубирек прямо с земли вскочил в седло и исчез в темноте.
Штаб дивизии находился на другом конце Елани, в двух километрах, и путь лежал по извилистым улицам, но встревоженный Голубирек гнал коня вовсю.
В штабе царило оживление. Киквидзе сидел в своей просторной комнате за широким старомодным столом и говорил с командирами русских кавалерийских полков. Увидев чешского командира, он протянул ему руку:
— Что случилось, товарищ Голубирек? Насколько я знаю, ты уже часа два как должен был мчаться в Москву!
В ответ Голубирек выпалил вопрос — почему Интернациональный полк получил приказ перейти неприятельскую линию без разведки? Начдив широко раскрыл глаза и наклонился вперед, словно ушам своим не поверил.
— Кто дал такой приказ, товарищ Веткин? — закричал он начальнику штаба. — Пока я жив, командую здесь я и никто иной, а я ни о чем не знаю! А вы, товарищ Медведовский?
Никто ничего не знал. Голубирек, торопясь, передал то, что слышал от Бартака. Киквидзе уже был на ногах. Подумав немного, он быстро отдал приказы: приготовить оба бронеавтомобиля, поднять оба русских кавалерийских полка. Штаб имел телефонную связь с постами на линии фронта, и начдив вешал трубку на рычаг лишь затем, чтобы тотчас связаться с другим номером. Приказы его летели во все стороны:
— К фронту подходит Интернациональный полк. Немедленно остановить — запрещаю переходить линию фронта! Если чехословаки не послушаются, воспрепятствовать силой оружия! Необходимо выяснить, почему полк движется в сторону белых. Не терять ни минуты!
Трубка ответила что-то неразборчиво. Киквидзе выругался по-грузински и повесил трубку.
— Едем! — гневно сказал он Голубиреку. — А вы, товарищи Медведовский и Кнышев, останьтесь тут. Белогвардейцы на заре пойдут в атаку.
Моторы броневиков глухо урчали. Начальник дивизии втолкнул батальонного командира к себе в машину, и оба автомобиля покатили к фронтовой полосе. Заамурский и Орденский полки следовали за ними.
Бартак остолбенел, услышав, что случилось. В двух словах
— Останови полк! — закричал он, тряся удивленного заместителя Бартака. — Немедленно останови, или я прикажу расстрелять тебя! Погляди вокруг, тебе не уйти!
Во тьме, слегка разреженной отблеском снега да тусклым светом луны, наполовину скрытой за облаком, видны были темные массы кавалеристов, прискакавших следом за начдивом. «Во как! Значит, вся дивизия тронулась!» — подумал Пулпан и поэтому очень удивился словам Кик-видзе. Пулпан узнал и Бартака, и Шаму, и Конядру с Аршином… Он отдал команду остановиться, и слова эти, повторенные громовым голосом Голубирека, полетели от роты к роте, достигли даже обоза и полкового оркестра.
— Где командир полка? — прохрипел начдив.
— Он вывел нас из Елани и рысью поехал вперед. Сказал, что подождет полк у последнего сторожевого поста, — ответил Пулпан.
— А где Вячеслав Сыхра? — спросил Василий Исидорович. — Надеюсь, вы его не убили?
— У Вацлава жар, днем Книжек приказал ему отправиться в госпиталь, — объяснил Вартак.
— Коня! — повернулся начдив к длинному Ганоусеку, а затем, наклонившись к Бартаку, сказал: — Войта, притащи мне Книжека, живого Книжека, понял?
Бартак с десятью конниками поскакал к передовой линии, а Киквидзе, вскочив в седло, въехал в самую середину полка. Здесь он рывком остановил коня и обеими кулаками ударил себя в грудь, словно ему не хватало воздуху.
— Товарищи чехословаки, что это вам в голову взбрело бежать к белым?! — Голос Киквидзе сорвался. Начдив наклонился, похлопал беспокойного коня по шее и продолжал уже твердо: — Всегда я вам доверял, всегда заботился, чтобы второй полк получал все, что положено, даже когда для других полков оставалось мало. Делал я это не без основания, вы всегда были самоотверженны и храбры, я был вами доволен — и вдруг вы выкидываете такое… Я не могу этого понять! Черт вас… объясните же!
Из тесных, неровных рядов вышел вперед ротный Нога, замещавший Голубирека.
— Товарищ начдив! — зло начал он. — Кто сказал, что мы хотели перебежать, где этот сукин сын? Мы получили приказ двигаться через открытый фронт, и мы пошли, мы же солдаты. Мы не способны на измену, товарищ!
— А приказ отдал Книжек, да? — воскликнул Киквидзе. — Вот теперь я все понял! Неудобных командиров батальонов он убрал: Голубирека послал в отпуск, Сыхру отдал санитарам, чтоб они завернули его в мокрые простыни! А, сволочь!.. Черт!.. Простите меня, товарищи, друзья, простите! А теперь — кругом и шагом марш в Елань! Командиром полка назначаю товарища Голубирека. Все поняли?