Чешские Легионы в Сибири (Чешское предательство)

Сахаров Константин Вячеславович

В первые месяцы 1918 года большевикам удалось захватить власть только внутри и на севере Европейской России. Да и там им приходилось иметь дело с восстаниями крестьян. Поэтому вполне понятно, что среди русских национальных кругов в то время появилась надежда сбросить власть большевиков с помощью чешского корпуса. Чехи тогда находились на пути к Владивостоку. Известие о том, что они повернули на Запад и в июле-августе дошли снова до Казани, было встречено русским народом с восторгом. Но чешское наступление на Волгу имело единственной целью давление на немецкое командование, чтобы принудить его оставить на восточном фронте возможно большие военные силы. Этим надеялись увеличить шансы Фоша на победу на западном фронте. А как только средне-европейские страны перестали внушать страх – чешские легионы были обращены на то, чтобы помешать адмиралу Колчаку в его работе по восстановлению России. Дважды поднималась Россия в 1919 году наступлением на большевизм, но оба раза была вынуждена отступить. Первый раз за Тобол, вторично – за Байкал. Чехи не только не подали русским помощи, но они помешали и подаче русских резервов по Сибирской железной дороге. Они не остановились потом и перед открытой игрой с большевиками.

Отступая с фронта, чехи ограбили несчастное русское население, и их единственной заботой стало, - независимо от того, наступали ли русские, или были в отступлении, - увезти награбленное на восток. Это имущество или продавалось чехам по пути к Владивостоку русскими же, или отправлялось в Европу. Чехи заявили, что будут выполнять приказы только француза Жанена, назначенного командовать теми войсками, которые западные державы и Япония направили в Сибирь. Политически же они придерживались сторонников Керенского, с которым Масарык установил связь ещё весной 1917 года. В конце августа 1918 г. офицерский корпус белой армии пришёл к необходимости образования единой русской власти, чтобы дальнейшие военные мероприятия не разбивались политическим разбродом. Под давлением и угрозами чехов, правительство это было образованно в своём большинстве социал-революционное и с социалистом-революционером во главе. ещё в начале войны социал-революционеры сумели проникнуть в учреждения общественного хозяйствования, откуда внедрились и в органы местного самоуправления. Будучи вытеснены большевиками из Петербурга и Москвы, они обосновались восточнее Волги до Владивостока. Провозглашение Колчака в ноябре 1918 года верховным правителем России положило скорый конец социалистическому правительству, но власть Колчака не смогла глубоко проникнуть в толщу страны; там продолжали хозяйничать эсеры в союзе с чехами.

Масарык в 1918 появляется в пункте соединения социал-демократического движения с панславянским. Он принадлежит им обоим и с их обоюдным успехом стал он исторической личностью. Панславизм и социал-демократия поддерживали друг друга не только в 1918-1929 г. г. по ту сторону Волги, - они показали себя, почти с первого дня своего возникновения в средней и восточной Европе, как смертельные враги того порядка, что утвердился в Европе в 18-м и 19-м столетиях, его основе и прочности, которые были положены при устройстве великих держав, сооружённых тремя правящими домами: Романовыми, Гогенцоллернами и Габсбургами. Это здание разъедалось обоими движениями, как крепкой водкой, ещё за десятилетие до мировой войны. То участие, которое панславизм принял в подготовке войны, и то влияние, которое было оказано социал-демократией на её конец, - подкопали общественность и силу сопротивления трёх великих держав определив и их судьбу. Поэтому нельзя не признать панславизм орудием Запада, в отличие от социал-демократии. Но он стал ещё значительнее от той поддержки, которую от неё получил.

Оценка этому будет различна, соответственно тому, станет ли социал-демократия рассматриваться, как факт противный либерализму, или ей будет отведена известная зависимость от него.

При первом возникновении либерализма ему представлялось, что он с помощью буржуазии будет в состоянии изменить порядок, как на Западе, так и в средней Европе. Но социальное расслоение последней, покоясь своею основой на сельском хозяйстве и на рабочих, оказалось слишком прочным. Поэтому-то и мог Бисмарк принять вызов либералов на решительное сражение. В двух крупных схватках в 1862-1867 и в 1876-1879 г. г. он их отбросил назад. Такие вожди, как епископ фон-Кеттелер на Рейне и Карл Люэгерь в Австрии, разбили либерализм в Средней Европе наголову. Возможно, что продолжением того же направления является также Муссолини. Однако с появлением социал-демократии Запад получил опять возможность возобновить борьбу. Только теперь агитация подготовки нападения на существующий порядок была перенесена из буржуазии в пролетариат. На место либеральных надежд были выдвинуты в первую голову социальные требования. Однако, политическая воля стремилась, как и прежде, к тому, чтобы в Среднюю Европу пересадить демократию Запада. И в этой цели из-за социал-демократии вновь вынырнул лик либерализма. Во время войны социал-демократия и панславизм выходят на одну и ту же плоскость.

Орган германской социал-демократии «Vorvarts» так проявил своё отношение к убийству в июле 1914 г. наследного эрцгерцога: что национальная революция есть предтеча социальной, как равно революция буржуазии приближает совершение полной революции пролетариата. В мировой войне случилось, однако, обратное: революционное движение социал-демократии открыло пути для национальных революций восточной и средней Европы. Для борцов национальных революций оказалось не трудным выиграть у социал-демократов первое место. Лучшие шансы получило то направление, которое обладало внешнеполитической целью, ибо это увеличивало шансы на победу союзников. Национальные шансы панславизма были проникнуты именно этой внешнеполитической проблематикой. В противовес чему интернационал социал-демократии есть лишь лозунг, которым она тешит сама себя; ей недостаёт именно внешнеполитических целей, она озабочена вопросами лишь внутреннего устройства и оплаты труда. Конечно, и социал-демократия, и панславизм получили в итоге войны лишь столько, сколько им захотели и нашли нужным дать западные державы: социал-демократии иллюзорное участие рабочих союзов в политической власти, а чехам предоставление государственного суверенитета, который на деле только тень его, дела чехов драбантами Франции. С тех пор под давлением учреждённой в Версале новой государственной системы и все больше и больше выступающего оттуда нового социального расслоения, - Средняя Европа живет в образе гермафродита между западным капитализмом и большевизмом востока.

20 марта 1917 года газета «Vossische Zeitung» в № 145 опубликовала мою статью, в которой искалось объяснение только что разразившейся в России революции по линии исторического процесса; равно там делалась попытка дать оценку событиям, составить первую картину случившегося для суждения о значении его.

Статья оканчивалась так:

«Война очень затянулась. Царь, несомненно, пошёл бы снова

охотно на соглашение со срединными империями. В нем не умер ещё здоровый инстинкт к тому, что было хорошо для российской великодержавности, как и для интересов её дипломатии… Ему не доверяли одинаково ни интеллигенция, ни Англия, зависимости от которых он подпал со времени поражения в Маньчжурии. Они чувствовали себя все время под угрозой, что царь может вернуться к жизненной политике, под знаком которой началось его царствование. И они вступили против него в заговор, сегодня они его победили и низвергнули. В Германии во время войны неоднократно оживал политический взгляд, что Россия и Германия должны были в последнюю четверть столетия поддерживать друг друга и обоюдное стремление к общему господству. В том, что случалось иначе, несет также сильную ответственность общественное мнение Германии и её политика… Надо надеяться, - наше военное командование своевременно себе уяснило, что Англия могла отвратить сепаратный мир России только ценой более, чем безумной игры с огнём. Россия трещит по всем швам. Что принесло бы, если бы молоты Гиндербурга обрушились на неё в эту минуту! Но не утеряна ещё и сегодня возможность продвинуть войну значительно вперёд к разрешению – прочным ли захватом России, или путём восстановления в ней монархии и с нею здорового направления русской внешней политики, или, - если страна царя действительно распадается, - пусть последнее слово скажет наш меч, а не английская интрига».

Мы не были уже больше в состоянии помочь царю. И Австро-Венгрия, и Германия вскоре затем очутились также в клещах, которые Запад держал в виде панславизма и средне-европейской социал-демократии. Наши династии тоже были низвергнуты, и наш народ, на подобие русского, подпал обморочному состоянию.

С той поры русские и немцы переживают время отечественной разрухи. Да будет мне позволено в связи с этим привести в заключение одно личное воспоминание. В январе 1929 г. вопросы изучения истории искусства привели меня в замок Зееон к герцогу Лейхтенбергскому. В его кабинете, за чашкой послеобеденного кофе, разговор направился на политические темы. Герцог упомянул о генерале Врангеле и предложил познакомить нас. Никто не мог лучше Врангеля мне рассказать, какая глубокая пропасть образовалась между русскими и Западом; он пережил с западными державами только разочарования. Все, кто были в России за тройственное соглашение и сражались за его дело, знают теперь, что будущность России только в возобновлении старых, добрых связей с Германией. Я не познакомился с генералом Врангелем. Уже через несколько недель он перешёл в лучший мир, летом умер и герцог Лейхтенбергский. Этот разговор пришёл мне на память теперь при чтении тёплых слов, которые генерал-лейтенант Сахаров посвящает русско-германским отношениям. Общность несчастия направляет тех, кого, кого оно постигло, к естественному сближению. Но в чувствах, которые выражает генерал-лейтенант Сахаров, дело идёт не только об этом одном; мы смеем верить, что здесь выступает единственно правильный взгляд на вещи и согласованная с ними политическая воля. Они нам помогут работать на будущее, каждому для своего народа, пока, по воле Господней, мир не примет нового вида.

I. Тени мировой войны.

Мир, потрясённый величайшей из войн. Стоит, содрогаясь и готовый впасть в новые судороги безумного самоистребления и развалин. Миллионы и миллионы лучших сыновей всех главных наций ушли из жизни за годы мировой войны и революций. Полные веры в светлое будущее, положили они души свои за други своя. Когда эти храбрые, честные люди, бывшие в расцвете сил и здоровья, бесстрашно шли вперёд и умирали на поле чести, то перед их глазами стояли идеалы правды, права и справедливости. И оттого-то был лёгок и чист их жизненный конец…

А разве не с верой в победу Добра над Злом бросились в смертную схватку народы мира? Разве не за идеалы правды, права и справедливости лилась многие годы кровь, ломались без счета кости и отдавались в жертву жизни?..

Ответ на эти жгучие вопросы прозвучал из Парижских предместий: Версаля, Трианона и С.-Жермена. Идеалы превратились в иллюзии, и иллюзии разлетелись как пыль цветочная. На место правды и права вошли в мир, как ещё никогда ранее, ложь и насилие. Тяжело должны были перевернуться в глубоких братских могилах останки героев.

Какие же ещё результаты долгой и кровопролитной войны? Прежде всего, необходимо заметить, что война, в сущности, не окончена; она превратилась и перешла в иную плоскость, приняла другие формы. Произошло к тому же довольно существенное перемещение факторов войны. Только неизлечимый Гиппократ или человек с привычкой страуса прятать при опасности голову в песок может оспаривать это и утверждать, что после Версаля человечество получило прочный мир и перестало готовиться к войне.

Россия, страна, занимающая 1/6 часть суши и имеющая в своей массе примитивное земледельческое население, отдана была на поток и разграбление коммунистическому интернационалу, т. е. преступному сброду из всех человеческих отбросов всех стран; людей, потерявших последние проблески духа, преданных самому разнузданному материализму и исполненных жестокости бешеного зверя. Русский народ не сразу подпал под это страшное иго; он схватился с коммунистами в смертельной борьбе и вел три года жестокую внутреннюю гражданскую войну. Когда белые, т. е. национальная белая армия были уже близки к победе над красными, - то рука из Версаля направила ужасный предательский удар им в спину. И этим ударом помогла утвердиться коммунизму в России больше чем на десятилетие.

Германия, поверженная, но не побеждённая, оставалась ещё страшна людям, делавшим Версаль. Она была страшна своей внутренней силой: стремлением к единству, дисциплиной, способностью к жертве и воле. Потому-то мирный договор бросает на те же десятилетия эту крепкую и трудолюбивую страну в унизительные, непосильно тяжёлые материальные условия. В моральное рабство. С беззастенчивой улыбкой люди, мечтавшие о реванше, готовившиеся все время к войне и спустившие с цепей её страшного зверя, - приписывают вину одной лишь Германии. У неё отнимают оружие, лишают её средств обороны и требуют уплаты всех тех миллиардов, которые в течении четырёх лет народы Европы выпускали в воздух ежедневным потоком смертоносных снарядов и взрывчатых веществ.