Честь и долг
Шрифт:
Николай Романов помолчал, переживая новый удар.
— Что вы мне посоветуете? — наконец, глядя куда-то в сторону, спросил он у генерала.
— Ваше величество, надо подождать ответов главнокомандующих, — решил уклониться генерал.
— Да. Я подумаю… — тихо сказал Николай. — Приходите, как только получите депеши.
…В половине третьего к платформе, где стоял царский поезд, снова подъехал Рузский. С ним были начальник его штаба генерал Данилов и начальник снабжения фронта генерал Савич. Поднялись в вагон. Сбросили шинели. Втроем вошли в зеленый салон. Лица у всех были серьезны. Рузский
Рузский в несколько минут уложил краткий обзор событий на фронтах. Незаметно перешел к тому, что гарнизон Луги встал на сторону мятежников и теперь путь в Царское Село вообще отрезан. Сообщил о слухах относительно собственного его величества конвоя, будто бы он тоже взбунтовался и хотел арестовать тех офицеров, кои остались верны государю. Понизив зачем-то голос, словно на поминках, рассказал о том, что великий князь Кирилл Владимирович с красным бантом на флотском пальто явился во главе своего гвардейского флотского экипажа к Думе и предложил услуги по охране революции…
Генералы удивлялись, видя лицо императора спокойным и безучастным, как на парадных портретах. Зато пачка бумаг в руках сидящего главкосева выдавала дрожь его рук.
После доклада Рузский положил на стол перед царем листки телеграмм. У него не было сил читать их вслух.
Государь начал с депеши великого князя Николая Николаевича, главнокомандующего Кавказским фронтом."…Считаю по долгу присяги, — писал дядя царя, — необходимым коленопреклоненно молить ваше императорское величество спасти Россию и вашего наследника. Осенив себя крестным знамением, передайте ему ваше наследие…"
"Правильно говорила Аликс, что Николаша — змея, вскормленная на моей груди", — думал Николай, читая телеграмму великого князя.
В следующем листочке уважаемый им за прямоту главкоюз Брусилов подчеркивал, что "необходимо спешить, дабы разгоревшийся и принявший большие размеры народный пожар был скорее потушен". Он взял телеграмму Эверта. Главкозап тоже просил его "во имя спасения родины и династии" принять решение, на котором настаивает председатель Государственной думы.
— А ваше мнение, Николай Владимирович? — в упор спросил верховный главнокомандующий Рузского.
— Ваше императорское величество, — торжественно прозвучал голос генерала, — мое мнение не расходится с верноподданническими просьбами главнокомандующих другими фронтами и начальника вашего штаба. Я тоже полагаю, что вашему величеству невозможно принять никакого иного решения, кроме того, которое изложено в телеграммах…
У царя дрогнуло лицо, он сделал несколько шагов к окну, затем повернулся к генералам.
— Но что скажет армия, если ее главнокомандующий покинет свой пост?! Что скажет вся Россия?! Юг?! Казачество?!
— Ваше величество, я прошу вас выслушать еще мнение моих помощников, неожиданно для генералов сказал Рузский.
Данилов
— А вы какого мнения? — обратился государь к Савичу.
— Я человек прямой, — стоя по стойке «смирно», выпалил Савич. — Я в полной мере присоединяюсь к тому, что доложил вам генерал Рузский.
Снова Николай прошелся по салону. Остановился и стал глядеть в зеленый шелк задернутых занавесок одного из окон. Генералам показалось, что он вздохнул. Мертвая тишина стояла в вагоне.
Наконец Николай повернулся. Его лицо было бледно, уголки губ страдальчески опущены.
— Я решился… Я отказываюсь от престола в пользу моего сына Алексея… — Николай перекрестился широким размахом.
Его лицо снова стало бесстрастным.
— Благодарю вас за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне.
Николай сел за стол. Взял перо, придвинул лист бумаги. Этих мгновений ему хватило, чтобы решить: верхушка армии заставила его отречься от престола. Но первая телеграмма должна пойти в Думу Родзянке. Пусть сомнительные лавры достанутся черни, но не генералитету. Тогда легче будет подавить этот бунт.
"Председателю Государственной думы.
Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регентстве брата моего, великого князя Михаила Александровича.
Николай".
Он прочитал текст. "Да, совершенно правильно. Слово «отрекаюсь» в совершенной форме не употреблено. "Готов отречься" — это совсем другое, это еще не отречение, а готовность. Можно побороться…" — подумал он.
"Сейчас надо выиграть время…" — и твердой рукой он начертал, словно швырнул кусок дворовым псам, прицелившимся к штанине:
"Наштаверх. Ставка.
Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно.
Николай".
"А хорошо я уел изменников и лицемеров, когда призвал их служить нелицемерно моему сыну!.. — злорадно думал Николай. — Я им скоро припомню все! Как только найду опору в верных частях и офицерах! Ах, как жаль, что я не успел заключить сепаратный мир с Вилли! Не успел! Проклятая чернь меня опередила!.."
— Отправляйте!
Рузский встал, принял два листка. Положил их в сафьяновую папку. Генералы откланялись.
Высокий, сухой Фредерикс, величественно возвышавшийся в прихожей перед салоном, увидел, как вышли три генерала. Генералы и Фредерикс перекрестились. Данилов искоса посмотрел на Фредерикса: тот был лютеранин, но сейчас крестился по-православному. Затем Рузский, Данилов и Савич молча оделись и тяжело спустились с вагонного трапа.