Честь и долг
Шрифт:
— Вот вы кричите — "закрыть двери", товарищи… А я вам скажу неправильно вы поступаете… Потому что вот смотрите, как с ними, например, с Александр Иванычем, старый режим поступил! Они как к нему поехали?.. С оружием? Со штыками? Нет… Вот как стоят теперь перед вами, так и поехали в пиджачках-с!.. И старый режим их уважил… Что с ними мог сделать старый режим? Арестовать! Расстрелять!.. Ведь одни приехали. В самую пасть. Но старый режим ничего им не сделал — отпустил… И вот они здесь… Мы же сами их пригласили… Они доверились — пришли к нам… А за это, за то, что они нам поверили…
После слов этого оратора закричали там и здесь:
— Верно он говорит! Верно!.. Что там… Открыть двери!
Но рабочие у дверей некоторое время не слушались.
Тогда уже грозно поднялся вал голосов:
— Открыть двери!!!
Двери покатились в стороны. Толпа ждала, что будет дальше. Слово взял Гучков. Он говорил какие-то успокаивающие слова. Под рокот его баса Шульгин думал: "Ах, толпа! В особенности — русская толпа… Подлые и благородные порывы ей одинаково доступны, и как мгновенно приходят они друг другу на смену… Слава богу, пока так!.."
Его так и подмывало бросить этой толпе обратно злые слова, но депутат сдерживал себя. После Гучкова заговорил и он, почти льстиво подлаживаясь, чтобы опять не заперли двери:
— Вот мы тут рассуждаем о том, о другом: хорош ли князь Львов и сколько миллионов у Терещенко. Может быть — рано так рассуждать? Я прислан сюда со срочным поручением: сейчас в Государственной думе между комитетом Думы и Советом рабочих и солдатских депутатов идет важнейшее совещание. На этом совещании все решится. Может быть, так решится, что всем понравится, — усики Шульгина дрогнули от невысказанной ненависти. — Так, может быть, все, что здесь говорится, зря говорится?.. Во всяком случае, нам с Александром Ивановичем надо немедленно ехать!
На слушателей льстивый тон подействовал раздражающе. Шульгин почувствовал, что еще минута — и ворота снова закроются. Раздались выкрики:
— Ну и езжайте! Кто вас держит?!
Гучков и Шульгин слезли с крутой лестницы «эшафота», прошли через коридор, образовавшийся в массе людей. На дворе был ясный морозный денек. Настроение депутатов стало улучшаться.
К ним подошел человек, затянутый в желтую кожу. На поясе и у него висел револьвер.
— Господа депутаты, автомобиль ждет вас!
Выбрались из паутины рельсов к перрону. Спустились в толпу, молча стоящую вокруг высокого автомобиля. Над кабиной развевалось большое красное знамя. Дверца отворилась, господа депутаты влезли внутрь. На двух боковых крыльях устроились два солдата, выставив вперед штыки. Застрелял мотор, и с грохотом авто стало прорезать толпу. Когда машина вырвалась с привокзальной площади на улицу, человек в желтой коже спросил Шульгина:
— Куда ехать?
— Миллионная, двенадцать…
Измайловский проспект был заполнен людьми. Как и вообще в эти дни, никто не шел по тротуару, всех тянуло на мостовую. Трамваев, извозчиков, экипажей не было. Только изредка через толпу проносились грузовые и легковые автомобили. Куда они спешили? Зачем? Или ехали просто так, в скорости изливая чувство восторга свершившимся?..
Из-за
Вознесенский, Адмиралтейский проспекты промелькнули, как в калейдоскопе с красными стеклышками. Вот уже Дворцовая площадь. Двуглавые орлы на решетке сада у Зимнего дворца затянуты кумачом. Промелькнули атланты Эрмитажа. Наконец, Миллионная…
Вот и знакомый дом с пилястрами, у которого, слава богу, нет еще толпы. Автомобиль стал сразу за перекрестком: не привлечь бы внимания к убежищу великого князя, претендента на престол. В арке ворот, в подъезде вооруженная охрана. Бельэтаж, квартира Путятина. Ждут, отворяют дверь. В прихожей — вешалки ломятся под грудами наваленного зимнего платья. Бобры, еноты, куницы — все-таки зима, хотя господа пешком и не ходят.
Анфилада комнат начинается с малой гостиной. Она пуста. Гул голосов в зале. Прежде чем войти, Шульгин спрашивает молодых господ, топчущихся у дверей:
— Кто здесь?..
— Здесь… все члены правительства…
— Когда же оно образовалось?
— Когда вы были в пути… Вчера…
— Еще кто?..
— Все члены Временного комитета Государственной думы…
— Великий князь здесь?
— Да, идите скорей!.. Ждут только вас…
Предупредительно распахнулась дверь.
Посредине, в большом кресле, словно на троне, восседает высокий, тонкий, моложавый офицер с длинным худым лицом. Это брат царя, великий князь Михаил Александрович. Вправо и влево от него, на диванах и креслах полукругом, словно два крыла его будущего правительства. Справа — Родзянко, Милюков, другие господа. Слева князь Львов, Керенский, Некрасов, Коновалов, Ефремов, Ржевский, Бубликов, Шидловский, Терещенко… Всех сразу и не обнимешь взглядом. Вошедшие поискали глазами — нет, супруги великого князя графини Брасовой здесь нет… Но может быть, в других покоях, с хозяйкой, княгиней Путятиной?..
Шульгин и Гучков сели напротив великого князя — весь синклит обращен к ним. Будто подсудимые перед присяжными. Михаил — судья.
Великий князь держал себя как настоящий монарх — он правил теми, кто сидел в зале.
Один вопрос волновал собравшихся: принимать престол великому князю или нет.
После многих речей, в которых ораторы призывали великого князя не принимать престол в нынешней ситуации, Михаил Александрович вдруг пристально посмотрел на Милюкова и спросил:
— Вы, кажется, хотели что-то сказать?
Милюков заговорил пылко, сбивчиво, голосом охрипшим от десятков речей в Таврическом, в казармах, на уличных митингах:
— Если вы откажетесь, ваше высочество, будет гибель… Потому что Россия… Россия потеряет… свою ось… Монарх — это ось… Единственная ось страны!.. Если вы откажетесь — будет анархия!.. Потому что… не будет… присяги!.. Это ответ… единственный ответ, который может дать народ… нам всем… на то, что случилось… без которого… без которого не будет… государства… России!.. Ничего не будет…