Честь самурая
Шрифт:
Нэнэ проявила невиданную смелость, сказав отцу и матери да в присутствии самого Токитиро, что она хочет выйти за него замуж. Ее признание ошеломило Токитиро сильнее, чем Матаэмона.
Пока Токитиро не покинул дом Асано, его хозяин сидел с мрачным и обиженным лицом, не отвечая на просьбу дочери. Конечно, он гневался, сердясь на дочь и жалея ее за неудачный выбор. «У нее нет вкуса», — раздраженно думал Матаэмон.
Токитиро, прощаясь, тоже чувствовал себя неловко.
— Я приду завтра за окончательным ответом, — сказал робко Токитиро, прощаясь.
— Я
Токитиро уловил в них и слабый лучик надежды. В конце концов, до сих пор он не знал, как к нему относится Нэнэ. Если ее благосклонность искренна, то Матаэмона он сумеет переубедить. «Я подумаю» — это ведь не категорическое «нет». Токитиро уже вообразил себя мужем Нэнэ.
Токитиро, как во сне, вернулся домой и уселся в большой комнате. Он думал о своей смелости, о чувствах Нэнэ и предстоящей женитьбе.
— Вам письмо из Накамуры! — Слуга подал Токитиро письмо и сверток с домашними гостинцами.
Сердце подсказало юноше, что это весточка от матери.
«Нет слов, чтобы выразить благодарность за твои дары — сласти и платья для Оцуми. Мы плачем, но это слезы радости».
Токитиро уже несколько раз писал матери о новом доме и просил ее поселиться вместе с ним. Жалованья в тридцать канов едва ли хватило бы на то, чтобы должным образом выказать Онаке сыновние чувства, но нужды в еде и одежде она не знала бы. В доме были слуги, поэтому натруженные за годы тяжких хлопот по дому и в поле руки матери могли бы наконец отдохнуть. Он и мужа подыскал бы для Оцуми. Купил бы вкусного сакэ отчиму. Токитиро теперь и сам любил посидеть за чашечкой сакэ. Хорошо бы вся семья жила у него в городе. Вечером они вспоминали бы о прежней бедности, а сакэ веселило бы их.
Далее Онака писала:
«Мы были бы счастливы жить у тебя, но это помешало бы твоей службе. Я понимаю, что священный долг самурая состоит в том, чтобы в любой миг быть готовым к сражению и гибели. Рано еще заботиться о моем счастье. Вспоминая былые времена, радуясь твоим успехам, я благодарю богов, Будду и князя Оду. Не беспокойся обо мне, пожалуйста. Посвяти себя службе. Иной мечты у меня нет. Я помню то, что ты сказал мне когда-то у ворот морозной ночью».
Токитиро со слезами на глазах перечитывал письмо. Хозяину дома, конечно, не пристало появляться перед слугами плачущим. Самурайский закон запрещает воинам плакать на людях. Токитиро сейчас забыл о правилах приличия. Он рыдал так громко, что слуги перепугались.
— Как я ошибался! Матушка права, она такая мудрая! Мне рано думать о своем благополучии и обзаводиться семьей! — произнес он вслух, бережно складывая письмо. Токитиро плакал, вытирая слезы рукавом, как ребенок.
«Все правильно, — думал он. — Провинция какое-то время прожила в мире, но никто не знает, когда и откуда в город вломится враг. В Накамуре они живут в безопасности. Нет, матушка написала не об этом. Она намекнула, что нельзя думать лишь о самом себе. Служба князю — превыше всего». Почтительно
— Я понял, что ты хотела мне сказать, и покоряюсь твоему решению. Когда мое положение упрочится и я завоюю доверие князя и его приближенных, я приеду в родную деревню и заберу тебя в город. — Он протянул сверток с просеянной мукой слуге. — Отнеси в кухню! Что уставился на меня? Нет ничего дурного в слезах, если есть серьезная причина. Мать прислала мне гостинец из дома. Передай служанке, пусть напечет пышек. Я их с детства люблю, и матушка помнит об этом.
За ужином он думал о матери, совсем забыв о Нэнэ. «Интересно, что матушка ест? Я посылаю ей деньги, но она, верно, покупает на них сласти малышу и сакэ мужу, а сама перебивается сушеными овощами. Если матушка в ближайшие годы умрет, я не перенесу ее смерти».
Засыпая, Токитиро встрепенулся от прилива новых сомнений. «Как мне жениться, если я не могу жить вместе с матушкой? Все так неожиданно! Лучше бы повременить с Нэнэ».
СТЕНЫ КИЁСУ
Каждую осень на Овари налетали сильные бури, но сейчас здесь бушевала более опасная стихия. Вести, долетавшие с запада, из Мино, где правил Сайто, с юга, из Микавы, находившейся под властью Токугавы, и востока, из Суруги, где княжил Имагава Ёсимото, свидетельствовали об угрозе Овари.
Бури в этом году повредили более двухсот кэнов внешней крепостной стены. Для восстановления укреплений собрали множество плотников, кровельщиков, каменщиков и подсобных рабочих. Камни и бревна доставляли в крепость через ворота Карабаси. Строительные материалы, уложенные штабелями или сваленные как попало, мешали передвижению в крепости и в ее окрестностях.
— Шагу не ступить! — ворчали люди, служившие в крепости.
— Вряд ли с ремонтом управятся вовремя. Новую бурю эти стены не выдержат.
Вскоре на загроможденном материалами участке поставили вывеску: «Ведутся восстановительные работы. Посторонним вход воспрещен». Ремонт под руководством Ямабути Укона, приближенного Нобунаги, скорее походил на военную операцию. Людей, которым надо было здесь пройти, пропускали по одному со строгими мерами предосторожности.
Работы шли уже двадцать дней, но явных результатов пока не было, однако никто не жаловался. Все понимали, что восстановление двухсот кэнов крепостной стены — дело трудоемкое.
— Кто это там? — Укон подозвал подчиненного.
— По-моему, господин Киносита, конюший.
— Что? Киносита? Ах да! Его все зовут Обезьяной. Приведи его ко мне, когда он еще раз появится, — распорядился Укон.
Подчиненный понимал причину гнева начальника. Каждый день Токитиро проходил в крепость не здороваясь с Уконом. Он перепрыгивал через бревна — другого пути не было, потому что бревна и камни загораживали проход повсюду. Токитиро словно бы не замечал, что это строительные материалы, и не просил разрешения у ответственного лица пройти по площадке, как полагалась.