Честь, слава, империя. Труды, артикулы, переписка, мемуары
Шрифт:
В особенном рассуждении о наименовании Великий, которое я в Санкт-Петербургских примечаниях 1740 или 41 году припечатал, обстоятельно изъяснено и с примерами предложено, что наименование Великий никакой государь, ниже герой после смерти своей о себе не подтвердил и с беспрекословным согласием всех народов до нынешних времен не удержал, как только тот, с которым случались следующие обстоятельства и который одарен был ниже означенными свойствами, как то: великим духом, природною остротою разумом, сильным желанием к произведению чего-нибудь великого; и который был окружаем великими опасностями и препонами, но который преодолевал великими и неутомимыми трудами, храбростию
В вышеупомянутом рассуждении ясно показано, что все сие точно в Петре Великом находилось и что он в том превзошел многих, приобретших прежде сего наименование Великого. Можно было бы в подробнейшей истории о Петре Великом весьма ясно показать, что единая его неустрашимость все препятствия преодолевала и его от многих очевидных опасностей спасала, а также во всех его великих предприятиях ему спомоществовала.
В доказательство сего предложу я здесь два особенные приключение, коих обстоятельства хотя различно рассказывают, но здесь оные так поставлены, как были произнесены устами очевидных и достоверных свидетелей.
Во время возмущения стрельцов, одна рота сих злобных тварей и с ними два офицера, Сикель и Соковнин, вознамерились умертвить Петра Великого. А чтоб удобнее сего государя в свои сети уловить, положили они зажечь посреди Москвы два соседственные дома. Поелику царь при всяком пожаре всегда являлся прежде тех, которые оный тушить долженствовали, то сговорившиеся хотели тотчас явиться на пожар, притвориться старающимися тушить, понемногу в сей тесноте окружить царя и неприметно его заколоть.
Наступил день ко исполнению сего неистового намерения: заклявшиеся, яко откровенные друзья, собрались обедать к Соковнину, а после стола пьянствовали до самой ночи. Каждый из них довольно нагрузил себя пивом, медом и вином. Между тем как прочие продолжали доставлять себе питьем мужество к исполнению сего проклятого предприятия, вышел на двор около осьмого часа времени один стрелец, которого как напитки, так и совесть обременяли. Другой, почувствовав такое ж движение, пошел тотчас за ним. Когда сии двое находились на дворе наедине, то сказал один другому:
– Я, брат, не знаю, что из етова будет. В том нет никакого сомнения, что нам будет худо. Можем ли мы честно из такой опасности освободиться?
– Так, брат, – ответствовал другой, – я совершенно держусь твоего мнения. Иного средства нет, как нам идти в Преображенское и открыть о том царю.
– Хорошо, – сказал первый, – но как нам вырваться от наших товарищей?
– Мы скажем, – ответствовал другой, – что пора перестать пить и разойтись по домам, ежели нам в полночь надобно исполнить наше предприятие.
Потом ударили они по рукам и вошли опять в собрание сих единомышленников, коим свое мнение и предложили. Все на то согласились и заключили тем, что, ежели кто хочет на несколько часов идти домой, тот может сходить, но обещание свое подтвердить рукою, чтоб непременно в полночь опять явиться; а прочие бы остались у Соковнина, пока домы загорятся и зачнут бить в набат.
Потом отправились сии двое от них и пошли прямо в Преображенское, где царь имел свое пребывание. Они сказали о себе одному царскому денщику, что желают говорить с царем. Царь, недоверяющийся уже им тогда, приказал их спросить, что они имеют донести. Они ответствовали, что того никому, как только самому его величеству, сказать не могут, для того что оно весьма важно и не терпит ни малейшего упущения времени. И так сей государь вышел в прихожую и приказал
Как скоро они к нему подошли, то бросились ниц на землю и говорили, что при сем приносят головы свои под меч, который они заслужили, вдавшись в измену против него с ротою их товарищей, которые все сидят у Соковницы и по заговору своему ожидают в полночь набатного колокола, чтобы тогда царя убить. Сей ужасный донос слушал храбрый царь с равнодушием и спросил их только, правду ли они говорят. «Точно так, – сказали оба стрельцы, – мы теперь в твоей власти, вот головы наши, пойдем только к ним, то застанем их вместе до самой полуночи».
Доносителей задержали в Преображенском под стражею, а как было тогда около восьми часов вечера, то царь тотчас написал записку к капитану лейб-гвардии Преображенского полку Лопухину (иначе Липунов), приказывая ему в оный собрать тихим образом всю свою роту и к одиннадцатому часу пред полуночью таким образом идти к дому Соковнина, чтоб в одиннадцать часов оный был весь окружен и все, в нем находящиеся, были перехвачены. Капитан верно исполнил сей приказ.
А как царь думал, что в записке своей означил десятый час, то и чаял, что в половину одиннадцатого часа все застанет у Соковнина в доме исполнено. И потому, по прошествии десяти часов, сел он, не мешкая, в одноколку и с одним только денщиком прямо поехал к Соковнину в дом. Прибыл туда в половине 11 часа; немало удивился, что ни у ворот, ниже вокруг дома не застал ни одного солдата отряженной гвардейской роты. Невзирая на сие, подумал он, что караул расставлен на дворе.
Нимало не размышляя, въехал он прямо на двор, вышел у крыльца из одноколки и с одним денщиком вошел в покои. Все тотчас в доме восшумели, когда узнали, что приехал царь. Петр Великий с неустрашимым духом вошел в покой и застал Соковнина, Сикеля и всю роту заклявшихся изменников, которые тотчас встали и изъявили своему государю должное свое почтение. Царь ласково им поклонился и сказал, что мимоездом, усмотрев у них великий свет, подумал, что необходимо у хозяина есть гости; а как ему еще рано показалось лечь спать, то и заехал в сих мыслях посетить хозяина.
В сколь великом изумлении и гневе царь внутренно ни был на отряженного капитана, который, по его мнению, в определенное время приказа не исполнил; однако он скрывал свои внутренние движения. Он довольно времени там просидел, а изменники его пред ним стояли и выпили круговую за царское здравие, на что он им храбро отблагодарил. Между тем кивнул один стрелец Соковнину и сказал ему тихо: «Пора брать!» Соковнин, не хотевший еще открыть проклятого своего предприятия, так же ему мигнувши, сказал в ответ: «Еще нет». Как он сие говорил, вскочил в полной ярости Петр Великий и, ударив Соковнина кулаком в лицо, так что он упал, произнес громким голосом: «Ежели тебе еще не пора, сукин сын, то мне теперь пора. Свяжите сих скотов!»
В ту же самую минуту, по ударении 11 часов, вошел в покой гвардейский капитан, а за ним солдаты его роты, с ружьями и примкнутыми штыками. Прочие изменники тотчас пали на колени и повинились. Царь приказал, чтоб изменники сами себя вязали, что и исполнено было.
Потом оборотился царь к гвардейскому капитану и в первом жару дал ему пощечину, упрекнув его при том, что он в означенный час не являлся. Сей оправдался письменным его повелением, которое он, вынув из кармана, показал царю; царь же, усмотрев свою ошибку, что он одним часом описался, поцеловал капитана в чело, признал его усердным офицером и отдал ему под стражу связанных изменников. Какое же изменники получили воздаяние, известно свету.