Честь снайпера
Шрифт:
Вся верхушка комиссариата была в сборе, одетая по высшей нацистской моде того времени. Люди власти, административные и военные лорды того, что на тот момент оставалось от украинской империи Рейха. Кроме режущей глаз эсэсовской черноты, на некоторых также были безупречно пошитые вечерние костюмы с белыми рубашками, поскольку лето было в разгаре.
— У этого человека самый образованный нос в Европе, — сказал кто-то, и штурмбанфюрер Салид сдержанно воспринял комплимент.
— Особенно хорошо он вынюхивает евреев, — добавил другой ко всеобщему смеху, дополненному ноткой меланхолии — поскольку все понимали, что дни, когда священную миссию Рейха можно было обсуждать открыто, подходят к концу.
— Лучше, чем
Раздались аплодисменты, которые молодой человек смиренно воспринял.
Обстановка напоминала последнюю ночь на «Титанике». Все знали, что их судьбой был холодный, чёрный океан. Через день — или неделю — Вторая Украинская гвардейская армия выпустит миллион ракет из «Катюш», воющих, словно банши под пыточным кнутом и за это называемых «сталинским органом», а за ними последует перемалывающая неизбежность в лице тысячи тридцатишеститонных Т-34, против которых несчастный Мюнц и его операционный командир генерал-лейтенант фон Бинк из Четырнадцатой панцергренадёрской дивизии мог выставить лишь четыре сотни Pz-IV и несколько охотников на танки, самоходок «Штуг-III». Остановить русских было невозможно — равно как отвлечь либо отменить. Они были неизбежны. Это чувство предопределённости нависало, словно облако, над тёмным, благоухающим садом, освещённым свечами и убаюкиваемым четырьмя скрипачами, играющими Рахманинова с экстраординарной чувственностью. Собравшиеся здесь понимали, что спустя очень недолгое время они в отчаянии побегут через Карпаты в Венгрию чтобы прожить, сражаясь, ещё один день. Или же умрут на своих постах — смотря как сложатся обстоятельства.
— Итак, капитан, — провозгласил необычно разошедшийся Грёдль, — расскажите нам, что вы спланировали.
— Конечно, доктор Грёдль. Джентльмены, прошу вас начать с услаждающего вкус «Лафруа» 1899 года, разлитого компанией «Макки». Это одно из лучших односолодовых шотландских виски от наших английских врагов. Понятия не имею, откуда оно здесь взялось. Пригубьте его — лучше всего со льдом. Отметьте выраженность болотного торфа, ощущение дыма и тумана и словно коричневую нотку аромата. Используйте его лишь для обострения вкуса, впитайте тончайшие нюансы странности его эффекта. Когда мы победим в войне, моей мечтой будет лишь на одну ночь презреть религиозные запреты и утопиться в его славе в моём собственном замке в Глазго, но пока это время не наступило — мне доступен лишь аромат.
— Не понимаю, о чём он говорит, — сказал Мюнц, — но его настрой мне нравится.
— Затем, к украинскому говяжьему филе пшеничного откорма я предложу роскошный «Шато-Шалон» 1929 года. Отличный год: с холодной зимой и прекрасными весной и летом. Это вино — настоящая королева сегодняшней вечерней подборки, и мне не нравится подавать его столь рано, но шеф сообщил мне, что по древней традиции говядина предшествует рыбе и дичи.
— Это абсолютно неправильно, если дичь подают вперёд говядины, — подтвердил Мюнц. Окружающие восприняли высказывание как остроту и рассмеялись все разом, включая Салида и украинских официанток.
— Затем, с дичью, — продолжал Салид, — я рад предложить «Густав Адольф Шмидт Нирштайнер Хайлигенбаум» 1937 года. Оно не выстоит против прежних двух, но если вы отведаете его охлаждённым в качестве мягкой завершающей ноты, оно вполне приемлемо. Я не имею в виду все великие традиции германского виноделия, а лишь то, что было доступно.
— По крайней мере, он не пытается всучить нам ссанину Иванов, — прокомментировал лидер группы
— Дичь, собственно — венгерские цесарки, зажаренные в собственному соку. Доктор Грёдль нашёл место в самолёте, храни его Господь.
Сопровождаемый аплодисментами, доктор Грёдль откланялся в мерцающем свете канделябр.
— Затем, к рыбному блюду, — продолжил Салид, — которым будет холодный латвийский осётр, также свежий, доставленный милостью генерала Мюнца из Третьей танковой дивизии СС в составе группы армий «Север» — тут снова прозвучали аплодисменты, на этот раз более искренние — «Шато Д`Иквем» 1921 года, янтарный винтаж, столь ценимый в винном происхождении. Я сожалею, что не смогу найти «Луары» 1937 года, широко почитаемого в качестве лучшего года этого непревзойдённого винтажа, но увы — поскольку мы располагаем лишь обнаруженным, я работаю с тем, что имею.
— Он ещё не рассказал вам о десерте, — громко заявил доктор Грёдль.
— Десерт, десерт! — заволновалась небольшая толпа, попавшая в рабство к молодому арабскому аристократу.
— Полагаю, мне следует проследовать дальше и раскрыть суть сюрприза, — продолжил Салид. — Я благодарю того, кто был сомелье отеля «Берлин» ранее — кем бы он ни был, поскольку он припас то, что безо всякого сомнения усладит вас. Возможно, это служило предметом интерьера или чем-то необходимым лишь для привлечения внимания европейских спортсменов-лыжников к Карпатам в пятилетнем польском плане. Этот человек не только добыл сухую «Вдову Клико» 1927 года — не лучший, но всё же отличный год — но и запас её в количествах, которые поразят вас, и я гарантирую, что грядущая ночь станет запоминающейся для всех, кто был достаточно удачлив, чтобы присутствовать здесь сегодня. Джентльмены, представляю вам… «Бальтазар».
«Бальтазар» не был самой большой бутылкой для шампанского, но определённо занимал одну из верхних строк. По команде капитана четверо дюжих сербов из карательного батальона, одетые в свою униформу Тринадцатой горнострелковой и красные фески, появились из тени, неся огромную, зелёную бутылку, содержащую двенадцать литров пузырящегося сока «Вдовы Клико» превосходной очистки, напоминавшую одно из чудовищных осадных орудий, с которыми Манштейн несколькими годами ранее, в лучшие дни Рейха, уничтожал Севастополь.
— Уверяю вас, этот потоп вам понравится, — сказал Салид. Грёдль продолжил:
— Джентльмены, к столу — хоп, хоп, хоп!
С едой было покончено, свечи догорели. Монокли и пенсне висели на своих привязях. Галстуки ослаблены либо вообще сняты. Сигаретный дым наполнял воздух. Некоторые искатели приключений ускользнули в тень и гладь сада с официантками или сопровождающими, и теперь случайные вздохи обозначали очередные германские победы над красными. Те, кто оставался за столом, собрались во его главе, где благодушно председательствовал Грёдль. Он только что закончил рассказывать очаровательную историю о том, как таинственная болезнь поразила его любимую таксу Мици в 1943 году и о чудесном исцелении от рук еврея-ветеринара, которого Грёдль снабдил подлинными документами о гражданстве от комиссариата, чтобы его не отправили… не нужно было объяснять, куда.
В этот момент наконец-то сорвался вопрос, который был у всех на устах.
— Доктор Грёдль, ваш невероятно талантливый протеже умолчал о своей самой значительной победе. Однако, о ней говорят везде — сверху донизу. Наверное, теперь, когда здесь остались столь немногие и столь скрытные по натуре — он может рассказать нам?
— Да, расскажите нам!
— Мы должны знать! Это прямо-таки сказка…
— Я полагаю, джентльмены, — снова взял слово доктор Грёдль, — вы не имеете в виду ту победу в горах, когда он провёл самую успешную противобандитскую операцию в истории комиссариата?